Том 17. Лурд

Ах, с какой легкостью, разглядывая огромное полотно панорамы, Пьер мысленно воссоздавал старый Лурд, этот мирный верующий город, единственную колыбель, где могла родиться легенда! Это полотно говорило обо всем, являлось наглядным доказательством происшедших тогда событий. Пьер даже не слышал монотонных пояснений служителя, пейзаж говорил сам за себя. На первом плане был изображен Грот, отверстие в скале на берегу Гава — девственный край, край грез, с лесистыми холмами, обвалами, без дорог, без всяких новшеств: ни монументальной набережной, ни аллей английского сада, извивающихся среди подстриженных деревьев, ни благоустроенного Грота за решеткой, ни лавки с предметами культа — этого преступного торга, возмущавшего благочестивые души. Лучшего, более уединенного уголка святая дева не могла бы найти, чтобы явиться избраннице своего сердца, бедной девочке, которая блуждала там, собирая валежник и вспоминая сны, какие привиделись ей тягостными ночами. Дальше, по ту сторону Гава, позади замка, раскинулся доверчивый, сонный старый Лурд. Перед глазами вставало былое: маленький городок с узкими улицами, вымощенными булыжником, с темными домами, облицованными мрамором, с древней церковью в псевдоиспанском стиле, полной старинных лепных изображений, золотых образов и раскрашенных кафедр. Только дважды в день Лапаку переезжали вброд дилижансы из Баньер и Котере и поднимались затем по крутой улице Басс. Дух времени еще не затронул этих мирных кровель, укрывавших отсталое, наивное население, подчинявшееся строгой религиозной дисциплине. Там не знали разврата, веками жили изо дня в день в бедности, суровость которой оберегала нравы. Пьеру стало ясно как никогда, что именно на этой почве, где царили вера и честность, могла родиться и вырасти Бернадетта, словно роза, распустившаяся на придорожном кусте шиповника.

— Это все-таки любопытное зрелище, — заявил г-н де Герсен, когда все вышли на улицу. — Я доволен, что посмотрел.

Мария также смеялась от удовольствия.

— Не правда ли, папа? Словно мы там побывали. Иногда кажется, что фигуры вот-вот задвигаются… А как прелестна Бернадетта, в экстазе, на коленях, когда пламя свечи лижет ей пальцы, не оставляя ожога.

— Ну, вот что, — снова заговорил архитектор, — у нас остался только час, надо подумать о покупках, если мы хотим что-нибудь приобрести… Давайте обойдем лавки? Мы, правда, обещали Мажесте отдать ему предпочтение, но это не мешает нам посмотреть, что есть у других… А? Как вы думаете, Пьер?

— Разумеется, как вам будет угодно, — ответил священник. — Кстати мы прогуляемся.

Он пошел вслед за Марией и ее отцом, и вскоре они снова очутились на площади Мерласс. С тех пор как Пьер вышел из помещения панорамы, он испытывал странное чувство — ему было как-то не по себе. Он словно вдруг перенесся из одного города в другой, из одной эпохи в другую. Из сонной тишины древнего Лурда, подчеркнутой унылым светом, пробивавшимся сквозь тент, он сразу попал в новый, шумный Лурд, залитый ярким светом. Только что пробило десять часов, на улицах царило необыкновенное оживление, все спешили до завтрака покончить с покупками, чтобы готовиться затем к отъезду. Тысячи паломников в последний раз наводнили улицы, осаждали лавки. Крики, толкотня, беспрерывный стук колес мчащихся мимо экипажей напоминали ярмарочную суету. Многие запасались в дорогу провизией, опустошая лавчонки, где продавали хлеб, колбасу, ветчину. Покупали фрукты, вино, несли корзины, полные бутылок и пакетов, пропитанных жиром. У одного разносчика, торговавшего сыром, мигом расхватали весь товар, который он вез на тележке. Но больше всего публика покупала религиозные сувениры; иные торговцы, чьи тележки были набиты статуэтками, благочестивыми картинками, делали блестящие дела. У лавок стояли очереди на улице, женщины несли под мышкой святых дев, в руках — бидоны для чудотворной воды, а шеи обмотали множеством четок. Бидоны от одного до десяти литров, одни без картинок, другие с изображением лурдской богоматери в голубом одеянии, звенели и сверкали на солнце, как новые жестяные кастрюли; их тащили в руках или за плечами. Шел лихорадочный торг, всем хотелось истратить деньги, уехать с полными карманами фотографий и медалей, лица разрумянились, веселая толпа превратилась в завсегдатаев ярмарок с ненасытными аппетитами.

На площади Мерласс г-н де Герсен соблазнился было одной из самых нарядных и бойко торгующих лавок с вывеской, где крупными буквами было написано: «Субиру, брат Бернадетты»,

— А? Не купить ли нам все, что нужно, здесь? Наши сувениры носили бы более местный колорит и были бы особенно занимательными!

Затем он прошел мимо, повторяя, что надо сперва все осмотреть.