Том 15

Эдвард-Альберт мог бы обедать дома и сберечь все потраченные деньги.

Они сделали расчет, и инспектор записал его крупным разборчивым почерком.

— Будьте добры поставить свою подпись, — предложил он Эдварду-Альберту и остановился в ожидании.

Эдвард-Альберт подписал.

Встав над ним во весь рост, инспектор могучей рукой потрепал его по плечу.

— Вы оба будете мне за это благодарны, — сказал он.

И, отказавшись от угощения, ушел, что-то напевая себе под нос.

Эдвард-Альберт закрыл за ним дверь и вернулся к своему семейному очагу. Он сел взбешенный и засунул руки в карманы.

— Ну уж, дальше некуда! Проще переехать опять в пансион. И это мой дом. А?

Эванджелина обнаружила намерение быть ласковой и великодушной.

— Я не звала папу, — сказала она. — На этот раз он сам надумал и пришел. Я не просила его вмешиваться.

— Хм-м, — неопределенно промычал Эдвард-Альберт.

— А все твоя неопытность, Тэдди. Каждый уважающий себя муж поступает именно так… Это в порядке вещей. Надо смотреть реально на жизнь, дорогой мой. Почему бы нам не примириться с тем, что есть, и не зажить дружно? Ведь еще не поздно…

16. Сломанная арфа

Но никак нельзя было сказать, чтобы она или Тэдди делали сколько-нибудь серьезные усилия жить дружно. Он глубоко затаил нестерпимую обиду на нее, а она глубоко затаила нечто еще более горькое: нестерпимую обиду на самое себя. Весь ее жизненный путь был вымощен добрыми намерениями.

Они, то что называется, сожительствовали — и только. Их жизнь была похожа на их совместные обеды — примитивную функцию, выполняемую с грехом пополам. Бывали периоды перемирия и даже дни дружбы. Они ходили в кино и мюзик-холлы. Пробовали безобидно подшучивать друг над другом, но характер его юмора выводил ее из себя. Потом возникали бессмысленные ссоры — без всякого повода, причем она затевала их чаще, чем он. Гости у них бывали редко. Раз или два зашел Пип; Милли Чезер осталась верным другом. Два-три школьных товарища пришли по приглашению на чашку чая. В Лондоне не делают визитов. Только духовные особы приходят с визитом к тем, кто более или менее регулярно посещает церковь или причащается. Эванджелина гордилась своим домом, возможностью иметь собственную обстановку. Ей хотелось бы видеть у себя больше народу. Два или три раза к ней приходили пить чай м-сс Дубер и Гоупи; м-р Чезер принес чучело совы, которое по рассеянности купил в одном аукционном зале на Стрэнде, а потом решил, что это самая подходящая вещь для их передней. Фирма, в которой Эванджелина служила, прислала ей в виде свадебного подарка золоченые бронзовые часы. Но никто из ее прежних сослуживцев ни разу не явился. Что-то мешало им.

Недели складывались в месяцы. Эванджелина стала оказывать предпочтение халатам и домашним платьям, днем сидела дома, а гулять ходила после наступления темноты. Они договорились, что рожать она будет в частной лечебнице. Эдвард-Альберт то терзался мыслью о расходах на лечебницу, то приходил в ужас от зрелища бесчисленных мокрых пеленок, развешанных для просушки, которыми пугали его воображение Эванджелина и Милли. Под конец Эванджелина стала более сумасбродной, капризной и требовательной. К ее чувственности стала примешиваться раздражительность. И вот наступил день, когда она заявила ему: «Теперь кончено» — и оправдала это на деле. Заперла перед ним дверь. «Это из-за ее положения, — решил он. — Как только появится ребенок, все опять наладится».

Уже задолго до этого рокового момента он возненавидел свое сексуальное порабощение почти с той же силой, с какой прежде ненавидел неполноценные утехи предсвадебного периода. Он готов был заплатить деньги — даже деньги! — лишь бы получить возможность отклонять ее капризы, ее припадки искусственной влюбленности, но это было выше его сил. Ах, если бы только он мог вдруг заявить: «Спасибо, мне что-то не хочется. У меня найдется кое-что получше».

Неплохая была бы ей пощечина…