Михайловский старожил
Домовой
«Я в Михайловском — домовой, — любит сказать Семен Степанович в кругу друзей, а круг этот — и сидящие в его доме у самовара гости, и полная зала людей в «Останкино», где пишется популярная передача для союзного телезрителя.
«А что такое домовой? — шепчет мне на ухо юная горожанка, склонная толковать непонятное слово применительно к нынешней жизни. — Домоуправ, да?»
Пушкинский стих, звучащий со сцены, заставляет мою соседку подумать: «Домовой — это поэтичное что-то, более интересное, нежели домоуправ».
Было время, домовой «жил» в каждом деревенском доме. (У нас в воронежских селах называли его доможил.) Это невидимое существо погромыхивало ночами в сенцах, ходило по чердаку — стерегло дом, одновременно внушая почтенье и даже страх его обитателям. Домовые были добрые и недобрые. Загляните к Далю и вы получите полную справку о существе, которое не могло не попасть в поэтический мир обитателя дома в Михайловском. Уезжая из дорогого сельца, Пушкин очень хотел ему благополучия и долголетия. Молодой, не очень умелый хозяин вряд ли сумел и успел сделать деловые распоряженья по дому. Домового в стихах он просил:
Когда Семен Степанович говорит, улыбаясь: «Я — Домовой…» — мы чувствуем руку, протянутую Пушкиным этому нынешнему хранителю всего, что было дорого поэту в родимом сельце и стало бесконечно дорогим и для нас, потому что сельцо это — пушкинское.
Пушкин знал, что не будет забыт народом, но он не мог предвидеть размеров горячей к нему любви. В музее Осташкова на Селигере экспонируется жилище рабочего-революционера начала этого века. Трогательная деталь: в красном углу над столом в обрамлении полотенец вместо привычной иконы висит портрет реального человека. Кого же? Пушкина! Мог ли думать поэт о столь высоком духовном признании! Пушкин понимал: тропа человеческой памяти травою забвенья не зарастет. Но мог ли он думать, что в дорогое сердцу его Михайловское будет приходить, приезжать, прилетать ежегодно почти миллион паломников. И среди них мы видим угаданные Пушкиным лица: и финна, и жителя дальней реки Тунгуски, и степного калмыка.
Минувшим летом я видел в Михайловском эфиопа — священнослужителя. В знак уваженья к поэту по дорожке, ведущей к дому, он прошел, сняв сандалии, босиком.
Однако могло ведь случиться и так, что нечему было бы тут поклониться. Ветер времени выдувает следы былого. И примеров тому немало. Каждый скажет: да, но Пушкин — ценность особая. Верно. Любой уголок, связанный с дорогим именем, для нас — святыня.
Однако Болдино ведь не стало пока похожим на то, чем стало для нас Михайловское. И время сельцо на Сороти вовсе не берегло у себя под крылом. В войну, всем известно, именно тут, как раз по усадьбе, фашисты построили линию обороны. На вековых пушкинских деревах сидели снайперы, траншеями изрыт был Михайловский холм, прямо в пушкинском доме изуверски поставили пушку, могила поэта была заминирована.
Пепелище представляло собой Михайловское после жестоких боев 44-го года. Святыню сразу взялись восстанавливать. Но дело было исключительно трудным, если учесть, что много всего лежало тогда в руинах. И во главе дела государством поставлен был тогда ленинградский музейный работник Семен Гейченко…
Сейчас, когда всем очевидны плоды большой вдохновенной работы, принято говорить: Пушкину повезло на Гейченко, а Гейченко — на Пушкина. Эта верная мысль стала уже расхожей. Но ведь действительно повезло!
И Пушкину, и Гейченко, но самое главное, нам всем повезло на сочетание двух талантов, повенчанных судьбою в Михайловском.
Как проходило возрожденье, восстановленье Михайловского, тут рассказать невозможно, да и не нужно. Сам Семен Степанович, превосходный рассказчик и превосходный писатель, очень ярко поведал о всем сделанном-пережитом. Можно лишь пожелать, чтобы книги его стали достоянием многих. Глянем лишь на итоги.
Музей-заповедник «Михайловское» с его постройками и ландшафтом — неповторимый памятник поэту. Люди знающие говорят, что нигде в мире нет ничего равного по впечатляющей силе. Кто в Михайловском побывал, об этой магии достоверности хорошо знает.
Музея в этом музее мы не чувствуем. На день-другой мы как бы входим в мир Пушкина.