Том 13

От последней овцы, которую они видели три дня назад возле усадьбы Дикона, теперь осталось одно воспоминание; травы уже не было; не было и никакой тени, кроме той, что отбрасывали они сами. Они выходили в сумерках и шли всю ночь, а когда поднимавшееся солнце укорачивало их тени, укладывались под навесом из тонкой в желтую и красную полоску парусины, натянутой на две тонкие стальные стойки, косо забитые в песок. Когда солнце поднималось выше, чернокожий вылезал из-под своего мула и передвигал одну из стоек таким образом, чтобы между ними и виновником всех этих бедствий все время оставалась рассеивающая лучи парусина. Задыхаясь от зноя, они понемножку спали, понемножку ели, неторопливо посасывали лимон, маленькими глотками пили свои порции воды, а их лошади, чернокожий и вьючные мулы, освобожденные от сбруи, дремали под палящим солнцем. Пройдет еще один день, и чернокожий, вьючные мулы, кожаные мехи с водой и все прочее останутся позади, а они двое с мехом воды на каждого совершат бросок вперед. Керситер испытывал муки немолодого горожанина, но был охвачен необычайным воодушевлением. Ночной воздух был прохладен, и мысль о приближении к воде действовала не менее возбуждающе, чем слова любого из когда-либо изданных им проспектов. Прислушиваясь к шороху шагов в безмолвии пустыни, глядя на безобразные тени, плывущие по освещенному луною песку, он то и дело принимался сочинять обращения к публике: «Эта приятная сельская местность, с ее превосходным климатом и неслыханно плодородным… э-э-э… песком, нуждается лишь в воде, чтобы сравниться с Месопотамией времен халдеев… Здесь, в… э-э-э… в каком-нибудь месяце езды от Лондона, мы имеем возможный район колонизации для нашего избыточного населения, новую область, которая по своей продуктивности может соперничать с любой равной ей по размерам полосой земли в Британской империи. Одни только помидоры… Мы обращаемся с этим призывом не столько из коммерческих, сколько из патриотических соображений…» Нет, от этого отдает сантиментами; держись ближе к карману — даже во время войны акционеры требовали дивидендов. Капиталовложение есть капиталовложение. «Тщательные изыскания, — мысленно продолжал он, — убедительно показали, что при надлежащей обработке земли возможности беспредельны. Узкоколейная железная дорога к замечательной естественной гавани Барагавулла…» Тут его лошадь вдруг резко нагнула голову, и Керситера бросило вперед к ней на шею; раньше она ничего подобного не делала, — может быть, она прислушивается? Выпрямившись в седле, Керситер, несколько взволнованный, вперил взор в Южный Крест. Просто удивительно, как Дикон вглядывается в эту пустоту, где нет ни единой тропинки, ни единого деревца, ни единого холма! Быть может, он чует эту далекую воду? С тех пор как они выехали, он почти не раскрывал рта, и Керситер вспомнил, как его словоохотливый проводник в Аризоне говорил: «Когда я прокладываю путь в пустыне, мне не до разговоров, нет, сэр». Странно, что молчание укрепляло в Керситере уверенность, хотя до сих пор ему было известно, что в промышленности уверенность зависит от потока слов.

На четвертое утро песок стал серее и показались редкие заросли кустарника. Они раскинули лагерь возле небольшого источника солоноватой воды, от которого во все стороны расходились следы динго.

— Отсюда мы начнем свой поход, — сказал Дикон, когда они остановились. — Постарайтесь хорошенько выспаться, это будет вам полезно. Стойки мы возьмем с собой, а веревки я оставил там. Ночь проведем в пути, днем будем работать, а на вторую ночь поедем обратно. Воды, которую мы можем увезти с собой, нам хватит только-только. Ровно тридцать одна миля на юго-юго-восток.

Керситер спал мало — кустарник кишел мухами, муравьями, даже бабочками, и ему было страшно. Углубиться в пустыню с запасом воды, едва достаточным, чтобы не умереть от жажды! Допустим, что он отстанет от Дикона, или чернокожий во время их отсутствия снимется с лагеря со всем снаряжением, или динго, которые приходят сюда на водопой, сожрут мулов, или разразится одна из тех страшных песчаных бурь, о которых с таким ужасом рассказывал Дикон! Допустим… допустим сотню всевозможных случайностей! Сладкие воспоминания об его квартире, где годами ничто не менялось, о финансовом отделе «Таймса», о маленьком Уотноте и о других устойчивых вещах, вместе со страхом, с палящим солнцем и укусами муравьев, не давали ему уснуть.