Том 13

При нынешних обстоятельствах всякое заявление со стороны Мадзини — это событие, заслуживающее большего внимания, чем дипломатические обращения соперничающих кабинетов или даже цветные бюллетени с театра войны. Как бы различны ни были мнения людей о личности римского триумвира[218], никто не станет отрицать, что в течение почти тридцатилетнего периода итальянская революция связана с его именем и что в течение того же промежутка времени Европа признает его лучшим выразителем национальных чаяний своих соотечественников. Ныне он совершил замечательный акт нравственного мужества и патриотического самопожертвования, он один, с риском повредить своей популярности, возвысил свой голос против вавилонского смешения самообмана, слепого энтузиазма и корыстной лжи. Его разоблачения по поводу действительных планов, согласованных между Бонапартом, Александром и Кавуром, агентом обоих самодержцев, следует взвесить тем тщательнее, что из всех частных лиц в Европе Мадзини, как известно, обладает самыми обширными средствами проникновения в мрачные тайны господствующих держав. Его совет народным добровольцам провести четкую линию различия между их собственным делом и делом коронованных самозванцев и никогда не бесчестить своих воззваний, засоряя их позорным именем Луи-Наполеона, выполнен Гарибальди буквально. То, что в воззвании последнего имя Франции не упомянуто[219], рассматривается Луи-Наполеоном, по сообщению парижского корреспондента лондонского «Times», как смертельное оскорбление. И так велик был страх, внушенный известиями о тайной связи Гарибальди с римским триумвиром, что его корпус был сокращен с первоначально обещанных ему 10000 chasseurs d'Alpes {альпийских стрелков. Ред.} до 4000, приданная ему артиллерийская часть была отозвана, единственная батарея, уже отправленная по его просьбе, остановлена, а в его свиту тайком ввели, под личиной добровольцев, двух опытных полицейских агентов, которым было поручено сообщать о каждом слове и движении Гарибальди.

Ниже мы помещаем точный перевод манифеста Мадзини, опубликованного в Лондоне, в последнем номере «Pensiero ed Azione» («Мысль и действие») под заглавием «La Guerra» («Война»)[220]:

«Война началась. Перед нами, следовательно, не вероятность, подлежащая обсуждению, а совершившийся факт. Война вспыхнула между Австрией и Пьемонтом. Солдаты Луи Бонапарта — в Италии. Русско-французский союз, о котором мы объявили год тому назад, разоблачает себя перед Европой. Сардинский парламент вручил Виктору-Эммануилу диктаторские полномочия. В результате вооруженного восстания герцогское правительство Тосканы было свергнуто и она приняла диктатуру короля» (который вслед за тем отказался от нее в пользу Бонапарта). «Возможно, что всеобщее брожение в Италии приведет к подобным же результатам в других местах. Судьбы нашего отечества ныне непреложно решаются на поле сражения.

При таких обстоятельствах большинство наших соотечественников, опьяненных жаждой действия, восхищенных мыслью о мощной поддержке регулярных армий, увлеченных радостью военного выступления против австрийского господства, вызывающего справедливую ненависть, предают забвению ошибки прошлого и их причины, не только приносят в жертву свои самые глубокие убеждения, но отказываются даже от намерения вернуться к ним, отвергают всякую предусмотрительность, всякую свободу суждения, не выдвигая никаких условий, приветствуют всякого, кто берет на себя труд вести войну, без разбора одобряют все, что бы ни исходило от Франции и Пьемонта, и начинают сражение за свободу, отдавая себя в рабство. Другие, видя исчезновение всякого подобия политической нравственности среди агитаторов и следующей за ними толпы, видя, как народ, апостол свободы в течение полу столетия, вдруг вступает в союз с деспотизмом, видя, как люди, которые до вчерашнего дня верили в прудоновскую анархию, сдаются на милость короля, а соотечественники Гоффредо Мамели приветствуют возгласами «Viva l'Imperatore!» {«Да здравствует император!» Ред.} того, кто послал его на смерть вместе с тысячами других[221], — отчаиваются в будущем и объявляют, что наш народ не способен пользоваться свободой.