Том 12 и 13. Сатана и Искариот (роман в трёх частях)

Он снова забрался в гамак и свернулся клубком. Что мне было делать! Я не стал мешать «Спасательному поясу» и его семейству досматривать сны, а сам тихонько, чтобы никого не разбудить, выскользнул через заднюю дверь и оказался на довольно обширном дворе. Там, в одном из углов, был сооружен из жердей и соломы навес, под которым хранился инвентарь. Заметил я еще охапку соломы, возле которой вытянулась большая собака, привязанная к одной из жердей. Солома в качестве ложа мне понравилась больше, чем гамак в душной комнате. Я приблизился к этой охапке, слегка побаиваясь, что собака поднимет шум и разбудит донью Эльвиру, но мои опасения оказались напрасными, потому что животное… тоже спало! Правда, на какой-то миг собака приоткрыла глаза, но тут же снова закрыла их и никак не отреагировала, когда я раскидал солому поудобней и растянулся на ней. Крепко сжав оба своих ружья, я задремал и скоро, разбитый усталостью, забылся так крепко, что проснулся только тогда, когда почувствовал, как кто-то тряхнул меня за руку. Дело уже шло к вечеру: передо мной стоял маленький хозяин, приговаривая:

— Сеньор, вставайте! Пора принимать решение.

— Какое решение? — спросил я, поднимаясь.

— Остаетесь вы или нет?

— А почему для этого требуется принимать «решение»?

Высказывая эту фразу, я очень хорошо мог себе представить ход его мыслей и пригляделся к этому человеку повнимательнее, чем в полдень. Он был действительно мал, а еще — до ужаса худ. Волосы его были подрезаны коротко, почти что сбриты. Резкие черты лица придавали ему умное, хотя и добродушное, выражение.

— Донья Эльвира желает, чтобы я принимал у себя только кабальеро[8], — ответил он, — а вы не производите впечатление приличного человека. Надеюсь, вы со мной согласны?

— В самом деле? — вынужден был спросить я, непринужденно улыбаясь. — Вы полагаете, что кабальеро можно назвать только того, кто одет в новый костюм?

— Разумеется, нет. Случается, что и знатному человеку приходится носить не новую одежду. Но у доньи Эльвиры чрезвычайно развито чувство прекрасного, а вы ей не очень приглянулись.

— Да разве она меня видела? Она же спала, когда я к вам пришел.

— Разумеется, спала; она вообще любит поспать, когда нечего делать. Но потом она выходила во двор, чтобы взглянуть на вас, и когда она увидела вашу одежду, ваши сапоги, вашу шляпу, то подумала… Надо ли мне, сеньор, говорить яснее?

— Нет. Я и так понял вас, дон Херонимо, и я поищу другое место, раз уж не понравился донье Эльвире.

Я собрался уходить, но он задержал меня и сказал:

— Стойте! Подождите немножко. В доме так одиноко без гостей, а вы все же не похожи на браво[9]. Я мог бы замолвить словечко за вас донье Эльвире. А для этого необходимо доказать, что вы мне здесь нужны. Может быть, вы играете в домино?

— Да, — ответил я, немало удивившись такому вопросу.

— Отлично! Тогда идемте в помещение! Мы попытаемся ее уговорить.

Он пошел впереди, а я последовал за ним в «покои». Донья Эльвира возлежала в своем гамаке. Сеньорита Фелиса пила ром возле буфета. Троих мальчишек не было видно; они определенно бегали по улицам, развлекаясь со сверстниками и швыряя друг в друга гнилые апельсины. Дон Херонимо перемешал костяшки домино и пригласил меня сесть за стол. Когда послышался стук костяшек, донья Эльвира шевельнулась, и когда ее супруг бросил мне: «Берите шесть штук и выставляйте старшую», она приподняла голову. Сеньорита Фелиса проходила мимо со стаканом рома в руках и подсела к нам, пожелав посмотреть, как мы играем. Я понял, что за люди передо мной. Они спали, если не играли в домино, и стучали костяшками, когда не спали. Притом Херонимо вряд ли был приличным игроком. Я выиграл первую партию, потом вторую и третью. После первого моего выигрыша он обрадовался, после второго — удивился, а после третьего восторженно выкрикнул:

— Да вы, сеньор, мастерски играете. Вы должны остаться с нами и научить меня так же играть. Три раза подряд никто еще не мог у меня выиграть!

Мне этот подвиг не составил ни малейшего труда: хозяин играл с такими ошибками, что обыграть его мне не стоило труда. Он встал из-за стола и, подойдя к жене, стал о чем-то шептаться с ней. Потом он зашел за буфет, вытащил огромную книжищу с массивной чернильницей, положил, или скорее поставил, их передо мной и сказал:

— Донья Эльвира настолько подобрела, что позволила вам остаться здесь. Запишите свое имя в книгу посетителей!

Я раскрыл книгу. Там были записаны звучные имена, цифры и даты. На последней исписанной странице оказалось перо, старенькое гусиное перо, кончик которого разошелся почти так же широко, как носок моего сапога; к тому же он был покрыт затвердевшей чернильной коркой.

— И я должен писать таким пером? — рассмеялся я.

— Конечно, сеньор. Другого ведь нет, да и у себя вы ничего подобного, пожалуй, не найдете.

— Но им же совершенно невозможно писать!

— Почему? С тех пор, как я владею этой гостиницей, а это уже почти десять лет, все мои постояльцы пользуются именно этим пером и вот этими самыми чернилами.

Чернила, разумеется, давно высохли.

— Как же они ими писали?