Том 12

Боб Пиллин, вынужденный слушать болтовню миссис Ларн, повернув голову, неотрывно смотрел на девушку. Помешался парень, ясно! Было даже что-то трогательное во взгляде этих щенячьих глаз. Старый Хейторп подумал: «Ах ты, бродяга! Мне бы твои годы!» Как это несправедливо: тело дряхлое, немощное, а страсть к наслаждениям не стихает! Говорят, мужчине столько лет, сколько он сам в себе чувствует. Дурачье! Все зависит от того, как действуют руки и ноги! Внезапно он услышал, как Филлис словно всхлипнула, личико ее затуманилось, и, казалось, вот-вот на глазах выступят слезы. Соскочив с дивана, она подошла к окну, взяла на руки собачонку и зарылась лицом в коричневый с белым мех. Старый Хейторп думал: «Она отлично понимает, что хитрая мамаша использует ее как приманку». Филлис скоро вернулась; собачонка страшно вращала глазами и, отчаянно пытаясь вырваться, забралась, как кошка, к девушке на плечо, чтобы спрыгнуть на пол, но та крепко держала ее за лапу. Старый Хейторп вдруг спросил:

— Ты очень любишь мать?

— Ну, конечно, опекун. Я обожаю ее.

— Гм! Так вот, слушай меня. Когда достигнешь совершеннолетия и выйдешь замуж, ты будешь ежегодно получать тысячу двести фунтов. Не поддавайся ничьим уговорам, делай, как сама решишь. И помни: твоя мать-мотовка, деньги у нее как сквозь решето уходят. Береги свои деньги. Хотя это жалкие гроши, они очень тебе понадобятся, все до пенса пригодятся.

Филлис широко раскрыла глаза — он даже усомнился, поняла ли она, что он сказал.

— Ох, опекун, деньги — ужасная штука!

— Ужасно, когда их нет.

— Нет, и они ужасны. Если бы мы были, как птицы! Или вот каждый выставлял бы на ночь тарелку, а утром она у него была бы полна, и на весь день хватало бы.

Старый Хейторп вздохнул:

— Главное в жизни — независимость. Потерять независимость — потерять все. Вот зачем нужны деньги. Помоги мне встать.

Филлис протянула руки, и собачонка, соскочив на пол, снова заняла свое место на подоконнике у штор.

Встав, старый Хейторп сказал:

— Поцелуй меня. Шелк будет завтра.

Потом, посмотрев на Боба Пиллина, спросил:

— Вам не в мою сторону? Могу подвезти.

Молодой человек, кинув на Филлис умоляющий взгляд, нехотя протянул: «Благодарю-ю!» — и они вышли вместе к такси. Они сидели молча в наглухо закрытой машине, испытывая глубочайшее презрение друг к другу, свойственное старости и молодости. Хейторп злился на этого юнца, который имел какие-то намерения в отношении его племянницы, а тот, в свою очередь, клял «старого идола», который увез его, хотя он никак не хотел уходить. Наконец старый Хейторп буркнул:

— Ну?

Вынужденный ответить что-нибудь, Боб Пиллин пробормотал:

— Я рад, что собрание прошло удачно, сэр. Вы взяли верх.

— Не понимаю?

— Я полагал, что у вас будет сильная оппозиция. Старый Хейторп посмотрел на него.

— Расскажите об этом своей бабушке, — буркнул он. Затем, переходя по привычке к нападению, добавил: А вы не теряете времени, как я вижу.

Огорошенный его грубой прямотой, молодой человек постарался придать своему розовощекому лицу выражение достоинства.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, сэр. Миссис Ларн очень любезна ко мне.

— Еще бы! Но не пытайтесь сорвать цветок.

Окончательно потрясенный, Боб Пиллин упрямо молчал. Эти две недели, промелькнувшие с тех пор, как в доме старого Хейторпа он встретил Филлис, казались ему самым значительным событием в его жизни. Он ни за что не поверил бы, что человека можно так быстро выбить из колеи, принудить покориться без всякого сопротивления, — у него даже не возникало желания сопротивляться. На него, который придерживался принципа: «Наслаждайся жизнью, но не заходи слишком далеко», — эта встреча подействовала, как сильнейший и в то же время такой сладкий нокаут. Если бы только не терзание насчет того, есть ли у него шансы надеяться! Если бы он знал, нужно ли ему брать в расчет старика! Сказать: «У меня самые серьезные намерения», казалось ему старомодным, и, кроме того, обязан ли он отчитываться перед Хейторпом? Они звали его дедушкой, но имеет ли старый скряга право вмешиваться в их дела?

— Вы их родственник, сэр?

Старый Хейторп кивнул.

Набравшись храбрости, Боб Пиллин выпалил:

— Мне хотелось бы знать, что вы имеете против меня?

Старик насколько мог повернул к нему голову, и от недоброй усмешечки ощетинились усы, зажегся какой-то огонек в глазах. Что он имеет против? Да все! Ему не нравилась прилизанная шевелюра, щенячьи глаза, пухлые розовые щеки, высокий воротничок, бриллиантовая булавка в галстуке, не нравилась эта манера тянуть слова, тупая, самодовольная рожа. Эти трусы и неженки с рыбьей кровью — никакой напористости, никакого размаха, одно стремление к безопасному благополучию. И, тяжело, с присвистом вздохнув, он ответил:

— Эх! Молоко с водой, выдающее себя за портвейн!

Боб Пиллин нахмурился.