Том 12

— Да, да. Конечно. Я очень плох. Я думал ехать завтра. Но не знаю, как быть, — из-за того, что это висит надо мной. И еще хуже, что мой сын знаком с ней. Он и Вентнора знает. А я просто не смею сказать Бобу правду. О чем ты думаешь, Сильванес? Ты на себя не похож.

Старый Хейторп будто вышел из оцепенения.

— Есть хочу, — сказал он. — Оставайся, позавтракаем вместе.

— Завтракать! Да у меня кусок в рот не идет. Что же ты думаешь делать, Сильванес?

— Надую подлеца.

— А если не сможешь?

— Куплю его. Он ведь тоже мой кредитор.

Джо Пиллин снова поглядел на него.

— Ты всегда был таким энергичным и храбрым, — сказал он с тоской. Скажи, тебе не случалось просыпаться ночью между двумя и четырьмя? Я просыпаюсь, и все кругом черным-черно.

— А ты хлебни чего-нибудь покрепче на ночь, мой мальчик.

— Надо бы. Иногда и самому противно быть таким трезвенником. Но я не выношу алкоголя. Говорят, твой доктор запретил тебе пить?

— Вот именно. Оттого я и пью.

Задумчиво глядя в огонь, Джо Пиллин сказал:

— Это собрание… как ты думаешь, оно состоится? Неужто этот человек в самом деле все знает? Если мое имя попадет в газеты…

Но, встретившись с маленькими, глубоко посаженными глазками старого друга, Джо умолк. — Так ты советуешь мне ехать завтра?

Старый Хейторп кивнул,

— Завтрак подан, сэр.

Джо Пиллин сильно вздрогнул и встал.

— Ну, до свидания, Сильванес, до свидания! Вряд ли вернусь до лета, если вообще вернусь. — Он понизил голос: — Я полагаюсь на тебя. Ты удержишь их, да?

Старый Хейторп приподнял руку, и Джо Пиллин вложил в эту отечную, дрожащую лапу свои длинные бледные пальцы.

— Мне бы твое мужество, — сказал он уныло. — До свидания, Сильванес. И, повернувшись, вышел из комнаты.

А старый Хейторп подумал: «Слабонервный он, бедняга! Разлетелся вдребезги при первом же ударе!» И за завтраком ел еще больше, чем обычно.

2

Придя в свою контору и разобрав корреспонденцию, Вентнор, как и ожидал, нашел письмо от «этого старого проходимца». Из содержания письма Вентнору было ясно, что надо твердо решать, чего же ему добиваться. К счастью, он не примешивал к этим расчетам заботу о собственном достоинстве — просто ему не хотелось оказаться в дураках. Вопрос был в том, что ему дороже — деньги или… справедливость? Если справедливость, то надо созвать экстренное собрание и сообщить ему, что м-р Пиллин, продавший свои суда за 60 тысяч фунтов, сделал дарственную запись на шесть тысяч фунтов на имя дамы, с которой даже незнаком, — а она приходится дочерью, опекаемой или еще бог знает кем председателю Компании, который, кстати, заявил на общем собрании, что от этой сделки зависит, останется ли он в правлении; надо лишь сделать это и потребовать, чтоб старик объяснил такое поразительное совпадение. Убежденный, что объяснения его делу не помогут, Вентнор не сомневался в скорой гибели этого старого чучела, к тому же навеки погибнет репутация старого Пиллина и его многообещающего сына. Но, с другой стороны, триста фунтов — большие деньги, и если старый Хейторп скажет ему: «Зачем затевать весь этот шум? Вот примите мой должок!», — может ли человек дела, умудренный житейским опытом, позволить чувству справедливости (хоть у него и было сильное желание удовлетворить его) взять верх над тем, что, в конечном итоге, тоже было справедливо — ведь старик чертовски давно не платит ему своего долга. При этих обстоятельствах решающую роль сыграли слова: «Мои стряпчие получат указания», — потому что Вентнор недолюбливал других стряпчих и был хорошо знаком с законом о клевете; если же, паче чаяния, дело сорвется, он, Чарлз Вентнор, сядет в лужу, а этого он терпеть не мог как по роду занятий, так и по складу характера. Тем не менее после напряженных размышлений он наконец ответил Хейторпу следующее:

«15 февраля 1905 г.

Сэр,

Я получил ваше письмо. Полагаю, что до того, как предпринять дальнейшие шаги в этом направлении, будет правильно просить вас лично разъяснить мне обстоятельства, которые я имею в виду. Позвольте посетить вас завтра в пять часов в вашем доме.

Искренне ваш,

Чарлз Вентнор.

Сильванесу Хейторпу, эсквайру».

Отправив письмо и подытожив в уме изобличающие, хоть и косвенные улики, им собранные, он ждал назначенного часа без колебаний, ибо в натуре его не было недостатка в британской самоуверенности. Однако он особенно тщательно оделся в этот день, надел жилет в белую и голубую полоску и кремовый галстук, выгодно оттенявшие его рыжеватые бакенбарды и ярко-голубые глаза; и позавтракал он плотнее обычного, ел более острый сыр и выпил кружку особого, Клубного эля. Он намеренно опоздал, рассчитывая показать старику, что приход его уже сам по себе — акт милосердия. В холле сильно пахло гиацинтами, и м-р Вентнор, большой любитель цветов, наклонился над роскошным букетом, невольно вспомнив при этом о миссис Ларн. А ведь жаль, что приходится расставаться в этой жизни с изящными женщинами и со многим другим! Очень жаль! Эта мысль своевременно пробудила его гнев, и он последовал за слугой, не собираясь выслушивать никакой чепухи от «этого паралитика, старого мошенника».