Том 11

Идти за ним я не осмелился и присел у изгороди. В едва родившейся тьме, этой молодой ночи что-то неуловимо напоминало ее: мягкий песчаный холм, запах жимолости, прикосновение папоротника и ежевики. Всех нас настигает смерть, и если уж приходит конец, что поделаешь, но для тех, кто остается, это всегда непостижимо!

Через некоторое время тендер дал два свистка, неясно замелькали его огни по правому борту — и все исчезло…

VIII

Торки, 30-е октября.

…Помните письма, которые я писал вам с фермы в Муэ около трех лет тому назад? Сегодня я туда ездил верхом. По дороге я остановился в Бриксеме позавтракать и спустился пешком к причалу. Недавно прошел ливень, но солнце уже снова выглянуло, освещая море, буро-рыжие паруса и сплошной ряд шиферных крыш.

Там стоял траулер, по всей очевидности, побывавший в переделке. Парень с острой бородкой и тонкими губами, одетый в драную синюю фуфайку и морские сапоги, наблюдал за ремонтными работами и сказал мне с некоторой гордостью:

— Попали в переделку, сэр; желаете взглянуть? — Потом, сощурив вдруг свои маленькие голубые глаза, добавил: — Эге, да я вас помню. В тот раз, когда я вел это самое судно, на борту была еще молодая леди.

Это оказался Прол, подручный Зэхери Пирса.

— Ну да, — продолжал он, — это то самое судно.

— А капитан Пирс?

Он прислонился к поручням и сплюнул:

— Настоящий мужчина был; никогда больше не встречал таких.

— Ну как, удачное было плавание?

Прол поглядел на меня со злостью.

— Удачное? Нет, сплошные неудачи с начала и до конца, только одни неприятности. Капитан сделал все, что в человеческих силах. Когда не везет, то говорят: «Провидение!» Чепуха все это! Только вот что я скажу, слишком много развелось в наше время людей, беспокойных людей; мир стал тесен.

При этих словах мне вдруг представился Дрейк, ворвавшийся в нашу современную жизнь, потому что мир словно перевернулся; Дрейк, опутанный сетями бюрократизма, электрических проводов и всех прочих достойных изобретений нашей цивилизации. Неужели человеческий тип может пережить свое время? Сохраниться в веках, где ему уже нет места? Он живет — и иногда рвется к прошлому… Все игра воображения! Так ведь?

— Значит, вы засыпались? — сказал я.

Прола передернуло.

— Так бы я не сказал, сэр… слово уж больно мерзкое. Проклятие! продолжал он, уставившись на свои сапоги. — Конечно, и я тут был виноват. Нас окружили враги, а меня угораздило сломать себе ногу. Капитан меня не бросил. «Мы оба из Девона, — сказал он мне, — и друг друга не бросим». Мы пробыли там шесть дней вместо двух; а когда вернулись к судну… оказалось, его конфисковала полиция за незаконный ввоз оружия.

— А что сталось с капитаном Пирсом?

— Думаю, сэр, он уехал в Китай, но наверняка не могу сказать.

— Но он жив?

Прол поглядел на меня как-то зло и тревожно.

— Его убить нельзя! Когда-нибудь все мы умрем, это верно. Но не было еще человека с такой хваткой, как у капитана Зэхери Пирса.

В это я верю; его убить трудно. Я вижу его перед собой, невозмутимого, с вызывающим взглядом и пленительной улыбкой; чуть вьющаяся борода и темные бакенбарды; и всегда он внушал чувство отчаяния, что никогда и никому не одолеть его и никогда ему не одолеть самого себя.

Я ушел, дав Пролу полкроны. Уходя, я слышал, как он заговорил с какой-то дамой. «Попали в переделку, мэм! Желаете взглянуть?»

Позавтракав, я поехал в Муэ. Старый дом совсем не изменился; только на яблонях не было яблок, и листья на них начинали желтеть и опадать. В саду мимо меня прошмыгнул один из котов Пейшнс, все еще с бантом на шее, он охотился за какой-то пташкой. Джон Форд показал мне все свои последние усовершенствования, но ни разу ни словом, ни жестом не намекнул на прошлое. Без особого интереса он осведомился о Дэне, который теперь опять живет в Новой Зеландии; его щетинистая борода и волосы поседели; он стал очень грузным, и я заметил, что ноги не всегда слушаются его; он часто останавливается, опершись на палку. Прошлой зимой он очень болел; говорят, что иногда он засыпает прямо на полуслове.

Мне удалось несколько минут побыть с Хопгудами. Мы говорили о Пейшнс, сидя в кухне под полкой с посудой, где застоялся запах дыма, копченой свинины и времени, а запахи, как известно, особенно остро будят воспоминания. Волосы доброй женщины, так мило спадающие двумя прядями на лоб из-под чепца, еще сильнее тронула седина; и на лице чуть прибавилось морщин. На глаза ее все еще навертываются слезы, когда она заговаривает о своей «овечке».

О Зэхери я не узнал ничего, но она рассказала мне про смерть старого Пирса.

— Так его там и нашли, на солнце… можно сказать, уже мертвым. Да вот Хэ-эпгуд вам все расскажет.

И Хопгуд, перекидывая, как всегда, во рту свою трубку, что-то пробормотал с застывшей улыбкой.

Когда я уезжал, он пошел проводить меня до ворот.