Том 11

И тут снова благоразумно было бы вспомнить, что молчание — золото. Но где там! У Бюро на сей счет свои понятия, одно из них — делать глупости, как только к тому представляется случай. Прождав 56 дней, оно послало доктору Аменту телеграмму. Непонятно, почему нельзя было это сделать на 56 дней раньше[78]. Бюро получило убийственный ответ, но не поняло этого. В этом ответе содержалось удивительнейшее признание, что получена «лишняя треть», которая употреблена не на «распространение евангелия», а лишь на «церковные расходы» и оказание помощи вдовам и сиротам; кроме того, всплыл наружу невероятнейший факт: что наши миссионеры, отправившиеся в Китай внедрять там законы христианской морали и справедливости, вместо этого сами переняли языческие законы. Не телеграмма, а просто динамит!

Весьма странно, что Бюро не заметило вреда, причиненного ему этой откровенностью. До сих пор существовало спасительное сомнение, оно защищало Бюро, как Гибралтар, и надо было всячески его поддерживать. Зачем же Бюро допустило, чтобы такое признание попало в печать? Почему Бюро не скрыло его, не промолчало? Оно и тут решило, что сейчас самое время заговорить. Так родилось последнее письмо доктора Смита ко мне, в котором он требует, чтобы я тоже заговорил, — правильное письмо, если не считать указанных выше девяти ошибок, но лишний раз подтверждающее, что голове Бюро далеко до его сердца.

Миссионер — это, можно сказать, сплошное сердце, иначе он не избрал бы профессию, требующую от него огромных и разнообразных жертв. Он соткан из веры, энергии, бесстрашия, эмоций, энтузиазма; в нем слились поэт, фанатик и странствующий рыцарь. Он покидает родной дом и близких, рвет милые его сердцу связи и терпеливо переносит все неудобства, лишения и неудачи; храбро встречает опасность, зная, что рискует жизнью, и идет на смерть, сознательно жертвуя собой ради своей идеи.

Иногда такой человек не блещет умом, и в силу этого, как нам пришлось убедиться, он допускает ошибки. Вот тут-то, казалось бы, за спиной у него должно стоять Бюро, способное мгновенно распознать ошибку и вовремя указать ему правильный курс, с которого он сбился. Иными словами, необходимо, чтобы капитан корабля знал толк в мореплавании. Ведь так или иначе ему придется нести ответственность, если его команда приведет корабль к гибели.

В ЗАЩИТУ ГЕНЕРАЛА ФАНСТОНА

I

22 февраля. Сегодня — знаменательная дата[79]. Ее настолько широко отмечают всюду на земном шаре, что из-за разницы в поясном времени получилась забавная штука с телеграммами, в которых воздаются почести нашему великому предку: хотя все они были отправлены почти в один час, иные из них оказались вчерашними, а иные завтрашними.

В газетах мелькнуло упоминание о генерале Фанстоне.

Ни Вашингтон, ни Фанстон не были созданы в один день. Материал для их личности копился в течение долгого времени. Костяк сложился из врожденных склонностей человека — вечных, как скала, и не претерпевающих существенных изменений от колыбели до могилы. А моральная плоть (я имею в виду характер) наращивалась вокруг этого костяка и принимала определенную форму благодаря воспитанию, общению с людьми и жизненным обстоятельствам. Если костяк человека от рождения искривлен, то никакие влияния, никакие силы на свете его уже не выправят. Воспитание, общество и жизненные обстоятельства могут послужить ему подпорками, костылями, корсетом, они могут сжать его и втиснуть в красивую искусственную форму, которая сохраняется порой до последнего дня, обманывая не только окружающих, но даже и самого человека. Однако все тут искусственное, и стоит лишь убрать костыли и подпорки, как обнаружится врожденная кособокость.

Вашингтон не сам создавал костяк своей личности, а с ним родился, поэтому не его заслуга, что натура его представляла собой совершенство. Натура, и только она заставляла Вашингтона искать людей, близких ей по духу, и отдавать им предпочтение перед всеми другими; принимать влияния, которые ей нравились и казались достойными, и отталкивать или обходить стороной те, которые были ей не по вкусу. Час за часом, день за днем, год за годом она находилась под воздействием бесчисленных мельчайших влияний и автоматически притягивала и задерживала, как ртуть, все частицы золота, с презрением отбрасывая частицы пустой породы, игнорируя все неблагородное, что соседствует с золотом. У нее была врожденная тяга к благим и возвышенным влияниям, и она радушно принимала их и впитывала; у нее было врожденное отвращение ко всем дурным и грубым влияниям, и она уклонялась от них. Это она подбирала своему подопечному друзей и товарищей, это она подбирала ему влияния, это она подбирала ему идеалы и из тщательно, кропотливо собранных материалов лепила его замечательный характер.

А мы воображаем, что это заслуга самого Вашингтона!