Том 11

— Крепись, моя Элек, — сказал он. — Еще не все потеряно! Подумай! Ты же в действительности не пускала в оборот ни единого цента из наследства дядюшки Тилбери, а лишь его воображаемый капитал. Ведь то, что мы утратили, было всего лишь доходом, который сулило нам будущее благодаря твоему несравненному финансовому гению. Не падай духом. Забудь все невзгоды — у нас еще есть нетронутые тридцать тысяч долларов! И представь себе, сколько ты после такой школы сумеешь из них выжать через год-другой. Свадьбы не отменяются, они просто откладываются.

Это были благословенные слова. Элек понимала, насколько они справедливы, и воздействие их было поистине гальваническим. Слезы высохли, могучий дух Элек снова воспрянул во всем своем величии. Со сверкающими глазами и исполненным благодарности сердцем она подняла руку, словно принося клятву и прорицая будущее.

— Отныне я провозглашаю…

Но тут ее прервал посетитель. Это был редактор и владелец газеты «Сэгамор». Он приехал в Лейксайд из чувства долга: проведать всеми забытую одинокую бабушку, которая приближалась к концу своего пути, и кстати, объединив скорбь с бизнесом, заглянуть к Фостерам, которые последние четыре года были так поглощены своими делами, что забыли оплатить подписку на газету. Шесть долларов долга!

Ни один гость не мог быть более желанным. Ведь редактор все знает про дядюшку Тилбери и осведомлен насчет его продвижения в сторону кладбища. Разумеется, они не смели задавать прямых вопросов, чтобы не потерять право на наследство, но ничто не мешало им выспрашивать, балансируя на грани интересующей их темы, и надеяться, что им повезет. Однако их план потерпел неудачу. Тупица редактор не догадывался, что его выспрашивают. Наконец чистая случайность помогла там, где потерпела фиаско хитрость. По ходу разговора редактору понадобилась метафора, и он сказал:

— Ну и ну! Как говорят в наших краях — это крепкий орешек, вроде Тилбери Фостера!

Фостеры даже подскочили от неожиданности. Редактор это заметил и тут же поспешил добавить:

— Тут нет ничего дурного. Всего лишь поговорка, шутка… ровным счетом ничего дурного. А что, он ваш родственник?

Подавив жгучее любопытство, Салли ответил с самым равнодушным видом, на какой только был способен:

— Э… да… право, я даже не знаю точно. Но слыхать мы о нем слыхали.

Редактор почувствовал облегчение и успокоился. Тогда Салли спросил:

— А он… он здоров?

— Здоров? Помилуй бог! Он уже пять лет на том свете.

Фостеры затрепетали от скорби, которая больше походила на радость.

— Что ж, такова жизнь, — заметил Салли как бы между прочим. — И никого не минует сия чаша, даже богачей.

Редактор рассмеялся:

— Если к таковым вы причисляете Тилбери Фостера, то глубоко ошибаетесь. У старика не было ни цента. Хоронить его пришлось за счет города.

Минуты на две Фостеры окаменели. Окаменели и похолодели. Затем Салли, бледный, утратив голос, еле слышно спросил:

— Это правда? Вы точно знаете, что это правда?

— Еще бы! Я же его душеприказчик. Ему нечего было завещать, кроме тачки, вот он и завешал ее мне. Тачка без колеса и никуда не годится, но все же это хоть какое-то наследство; и в знак благодарности я набросал нечто вроде некролога, только для него не хватило места.

Супруги Фостер не слушали его, чаша переполнилась. Они сидели опустив голову, бесчувственные ко всему, кроме боли, раздирающей сердце.

Прошел час. Фостеры все еще сидели на своих местах, поникшие, недвижные, безмолвные. Гость уже давно ушел, но они этого даже не заметили.

Вскоре они очнулись, устало подняли головы и посмотрели друг на друга грустно, задумчиво, изумленно. Они принимались что-то лепетать, без связи и смысла, потом опять погружались в молчание, оборвав фразу на полуслове, должно быть, даже не сознавая этого или потеряв нить. Порою, когда они пробуждались от забытья, у них появлялось смутное, мимолетное ощущение, будто что-то случилось с их рассудком, и тогда с безмолвной и настойчивой заботой они тихонько гладили друг другу руки, выражая этим сочувствие и ободрение и словно бы говоря: «Я с тобой, я тебя не покину, мы будем переносить это вместе. Ведь где-то есть избавление и забвение, где-то есть могила и покой. Будем же терпеливы, ждать осталось недолго».

Еще два года прожили они во мраке, не произнося ни слова, непрестанно о чем-то думая, охваченные смутными сожалениями и печальными грезами. Избавление пришло к обоим в один и тот же день. Незадолго перед концом с померкшего разума Салли на миг спала пелена, и он сказал:

— Огромное богатство, добытое внезапно и неправедным путем, — это западня. Оно не пошло нам на пользу, и мимолетны были дарованные им горячечные радости. А между тем ради богатства мы отказались от милой нам, простой, счастливой жизни, — да послужит пример наш предостережением для других.

Некоторое время Салли лежал молча, закрыв глаза. Но когда холод смерти подкрался к его сердцу и разум стал угасать, он зашептал: