Том 10. Рассказы. Повести, 1898–1903

Очевидно, в феврале 1899 г. рассказ и был передан А. Ф. Марксу для тома IX. В конце 1899, начале и августе 1900 гг. Чехов получал корректуры VIII и IX томов, «неизвестно для чего набранных»; об этом он уведомлял Маркса 9 августа 1900 г. (см. стр. 370). Но работа над томом IX началась летом 1901 г. Корректуру этого тома Чехов правил в начале октября и ноября 1901 г.: 3 октября А. Ф. Маркс в письме к Чехову выражал надежду, что ему уже доставлен набор тома IX (ГБЛ), а 8 октября из Москвы Чехов заверял секретаря издательства, Л. Е. Розинера, о высылке корректуры «на этих днях». 7 ноября 1901 г. Маркс спрашивал Чехова: «Получили ли Вы сверстанные листы IX тома?», а 13 декабря извещал его: «Сегодня вышел IX том Ваших рассказов…» (ГБЛ).

При включении «По делам службы» в собрание сочинений был снят подзаголовок. Правка в основном касалась пунктуации. Слово «тверезый» исправлено на «чверезый», заменены еще 2 слова и добавлено одно.

Сюжет рассказа о самоубийце-неврастенике складывался постепенно. 5 февраля 1888 г. в письме к Д. В. Григоровичу Чехов назвал причины, по его мнению, влияющие на частые самоубийства русских юношей: «…необъятная равнина, суровый климат, серый, суровый народ со своей тяжелой, холодной историей, татарщина, чиновничество, бедность, невежество, сырость столиц, славянская апатия и проч.»

Возможно, появление первой заметки к рассказу «По делам службы» в записной книжке Чехова 1891 г. связано с книгой старого знакомого Чехова, с которым он в 1884–1885 гг. встречался в Звенигородском уезде Московской губернии, врача П. Г. Розанова, – «О самоубийстве». М., 1891. Разбирая причины и статистику самоубийств в Москве с 1870 по 1885 г., Розанов делал вывод о людях с «невропатической конституцией», кончающих самоубийством неожиданно, без видимой причины: «После пьянства неврастения составляет один из губительнейших бичей нашего „нервного века“. В интеллигентных классах она по преимуществу обусловливает самоубийство…» (стр. 78).

В рассказе отразились жизненные впечатления писателя. В 1884 г. Чехов участвовал в судебно-медицинском вскрытии трупа в десяти верстах от Воскресенска вместе с судебным следователем и уездным врачом (письмо к Н. А. Лейкину 27 июня 1884 г.). Приходилось Чехову заниматься этим и позже. 22 февраля 1892 г. он сообщал В. А. Тихонову: «…случается, летом произвожу судебно-медицинские вскрытия, коих не совершал уже года 2–3».

М. П. Чехов, говоря о мелиховском периоде в жизни брата, указал на прототип сотского Лошадина: «… Антона Павловича <…> выбрали в члены <Серпуховского> санитарного совета. <…> То и дело к нему приходил то с той, то с другой казенной бумагой сотский, и каждая такая бумага звала его к деятельности. Этот сотский, или, как он сам называл себя, „цоцкай“, служил при Бавыкинском волостном правлении, к которому в административном отношении принадлежало Мелихово, и он-то и выведен Чеховым в рассказе „По делам службы“ <…> Это был необыкновенный человек; он „ходил“ уже тридцать лет, все им помыкали: и полиция, и юстиция, и акцизный, и земская управа, и прочее, и прочее, и он выполнял их требования, даже самого домашнего свойства, безропотно, с сознанием, если можно так выразиться, стихийности своей службы» (Вокруг Чехова, стр. 267; см. также: Антон Чехов и его сюжеты, стр. 98, 99).

Рассказ был сразу замечен современниками и вызвал общее одобрение.

Первыми откликнулись сотрудники журнала «Неделя». «От члена редакции, читавшего Вашу корректуру, слышал, что рассказ вышел превосходный», – передавал Меньшиков Чехову в письме от 15 декабря 1898 г. (ГБЛ; см. также стр. 398). В следующем письме он подробно анализировал «По делам службы»: «Рассказ Ваш вышел очень сильным, „цоцкай“ как живой. Читая эту вещь, я всё удивлялся краткости формы и обилию содержания: слова, фразы, слог – всё это у Вас канва, совсем исчезающая под картиною огромной и глубокой жизни. Вся суть в волшебной способности находить в хаосе слов те самые простые словечки и то нечаянное сочетание их, которые – как чиркнутая спичка – сразу освещают множество вещей. Единственное, что мне показалось несколько натянутым в рассказе, это сон следователя. „Мы идем, идем, идем“ – превосходно, но объяснение этого символа и от лица покойника, и книжным языком – мне показалось ненатурально. Но конец опять захватывает силой и естественностью. Это одна из лучших Ваших вещей» (1899, январь; неточно: Записки ГБЛ, вып. 8, стр. 49).