Том 10. Рассказы. Повести, 1898–1903

«А. П. Чехов своими многочисленными сочинениями давно уже овладел общественным вниманием. Его рассказы и повести вызвали значительную критическую литературу, стали предметом горячих споров и самых разнообразных, нередко диаметрально противоположных суждений. <…> Произведения Чехова переведены на иностранные языки и за границею привлекают внимание критики. Нельзя потому не признать, что, судя по всем таким внешним признакам, мы имеем дело с писателем далеко не заурядным, хотя и не „великим“ и не „европейским“, как его величают у нас не в меру усердные отечественные хвалители». Эти слова Е. А. Ляцкого, открывавшие этюд «А. П. Чехов и его рассказы» («Вестник Европы», 1904, № 1, стр. 104), характерны для критических отзывов о писателе конца XIX – начала XX века: они свидетельствуют о том, как возросла роль Чехова в литературной жизни, усилилось внимание к нему читателей и критики, и о том, что подлинные масштабы чеховского дарования во многом еще оставались недооцененными.

В хоре критических отзывов тех лет по-прежнему выделялся голос Н. К. Михайловского, одного из самых активных представителей либерально-народнического направления. В печати не раз цитируются и оспариваются его слова о безразличном по духу, «сумеречном» творчестве Чехова.

Между тем сам Михайловский, внимательно следивший за творческим развитием Чехова, во многом отошел от своих прежних категорических заявлений. В ряде статей и особенно в статье «Кое-что о г. Чехове» («Русское богатство», 1900, № 4), написанной в связи с выходом первого тома собрания сочинений, он отмечает серьезные перемены в художественном мировосприятии Чехова, который, начиная с повести «Скучная история», опровергает представление о нем как равнодушном художнике. В этой статье Михайловский устанавливает три основных периода в творчестве Чехова: «благодушное веселье», «безразличное воспроизведение» жизни и отказ от реабилитации действительности. Вывод о переломе «в отношении к действительности» (стр. 133) он подтверждает разбором «Палаты № 6» и «Черного монаха», а также произведений конца 90-х – начала 900-х годов: «Человек в футляре» и «О любви», «Дама с собачкой» и «В овраге» (стр. 140).

Еще более определенно и развернуто говорит Михайловский о перемене своих оценок творчества Чехова, отражающей его эволюцию, в статье «О повестях и рассказах гг. Горького и Чехова» («Русское богатство», 1902, № 2).

Изменения претерпевают и взгляды другого критика – А. М. Скабичевского, автора унизительных слов о молодом Чехове, якобы рискующем превратиться в одного из «легковесных балаганщиков, смехотворных „клоунов“» («Пестрые рассказы А. Чехонте…». – «Северный вестник», 1886, № 5, стр. 123). В статье «Есть ли у Чехова идеалы?» Скабичевский откажется от упреков в «художественном индифферентизме» (А. Скабичевский. Сочинения, т. II, 1892, стр. 793–823). И всё же мысль об отсутствии у Чехова цельного миросозерцания остается, хотя и претерпевает серьезные изменения. В ноябрьской книжке «Русской мысли» за 1901 г. Скабичевский выступает со статьей «Новые течения в современной литературе». Здесь он снова говорит о «конкретности изображения» у Чехова как своеобразной эмпиричности.

К еще более безотрадным выводам приходил Созерцатель (Л. Е. Оболенский). В критическом этюде – «Максим Горький и причины его успеха (опыт параллели с А. Чеховым и Глебом Успенским)». СПб., 1903 – он тоже оспаривал прежнюю точку зрения Михайловского – о чеховском «безразличии к изображаемому». Главное в писателе, на его взгляд, любовь к маленьким людям. «Всех героев Чехова вы жалеете, потому что он умеет показать вам их маленькие, жалкие души» (стр. 23). С этой точки зрения рассматривался и герой рассказа «Крыжовник». Вообще герои Чехова – «слабые, безвольные, инертные, отупевшие»; «смеясь над ними, он плачет и над всей окружающей их средой» (стр. 39). Отсюда – ощущение исчерпанности Чехова, которому противостоит жизнеутверждающий Горький.

В 80-е годы либерально-народническая критика обвиняла Чехова в общественном индифферентизме, безыдейности – теперь она видит истоки его пессимизма в безнадежном противоречии идеала и действительности. Вторая точка зрения, связанная с представлением о Чехове – певце тоски и печали, «сумерек» русской жизни, – сложившаяся еще при жизни писателя, окажется особенно долговечной.