Том 10. Рассказы и повести

— А ты думал, что я ей дал взаймы?.. Откуда? От американского дядюшки, что ли, наследство?.. Или ты мне дал?.. Одним словом, будь чрезвычайным послом… И благословляю тебя… В качестве утешителя сделайся другом сердца… Она…

— Свинья ты…

— Охотно верю… Но, главное, уговори моих подлецов кредиторов… Я их просил… Верят мало… Убеди, что получу же за женой средства… Со всеми расплачусь.

— Много ли берешь за женой?

— Не меньше двухсот тысяч… Есть пензенское имение. Продают… Конечно, дурак! — раздраженно прибавил Никс.

— На всякого мудреца довольно простоты…

— Еще если бы был влюблен до одурения… Решил утром сегодня предложить генеральше ультиматум… Сколько? И немедленно двадцать пять тысяч… И понимаешь, какое-то идиотство нашло… Ни слова!.. Неловко было сказать, что, кроме долгов, ничего… А ведь мог бы сегодня заткнуть все дыры… Так и обещал подлецам… И теперь, если они предъявят векселя ко взысканию… Скандал!..

— Скажи жене…

— Еще бы!.. Не броситься же под поезд!.. Я хочу жить как порядочный человек… Для чего же ты держал сегодня над моей головой венец?.. Мета будет прелестной женой… Влюблена, не глупа, не terre a terre [5]с ревнивыми сценами и записными книжками. Душевное спокойствие. Звонки не будут раздражать… Мирный очаг в уютном гнезде. Пора избавиться от моей каторги…

Вдруг Никс нахмурился и раздраженно промолвил:

— Повернем… Сейчас полюбуешься вот этим мерзавцем, который пришел сюда…

«Мерзавец» в образе почтительного швейцара подошел к Никсу и, снимая фуражку с галуном, чуть слышно прошептал:

— Когда же? Все вам отдал, Николай Иваныч!

— Видите, женился… Получу… Вернусь через месяц… Все получите, — почти тихо, чуть слышно промолвил Никс.

И внушительно и громко прибавил, сунув швейцару золотой:

— Так смотри же, Викентий!.. Ступай!

Никто, разумеется, не догадался в чем дело.

Швейцар, по-видимому, мало обнадеженный, что скоро посмотрит на свои деньги, не особенно горячо поблагодарил и, надевши фуражку, с мрачным видом пошел к выходу.

— Нет!.. Это черт знает что… Скотина вообразил, что удираю из-за его тысячи рублей…

Пробил второй звонок.

— Так будь другом, Венецкий… Все, что просил…

— Постараюсь, Никс.

— Один месяц пусть подождут… Один месяц — и все до копейки… Телеграфируй в Алупку… Разумеется, условно…

— Конечно…

Друзья вернулись к вагону.

Начались пожатия рук, объятия, поцелуи и пожелания.

— Счастливец Никс! — говорили приятели.

— Прелестная пара! — заметила какая-то дама.

Все посторонились, когда пожилой господин в фетре подошел к племяннице.

Он три раза поцеловал Мету, наскоро перекрестил ей лоб и сказал:

— До свидания, Мета… Если удосужишься, напиши — как погода в Крыму.

— Непременно, дядя… Будь здоров!

— Какое тут здоровье? — недовольно промолвил его превосходительство, точно Мета осмелилась желать здоровья человеку, который постоянно считает себя нездоровым и все-таки работает с утра до ночи, удивляя по временам авторов восторженных статеек «железной энергией и неусыпным трудолюбием» его превосходительства.

— Ты, дядя, взял бы отпуск… Нельзя так работать! — с трогательным участием проговорила Мета. — Приезжай в Крым…

— Отдохни ты за меня, Мета! — шутливо сказал дядя.

Мета уж была в объятиях матери, а пред его превосходительством словно выплыл из-за жены Никс, почтительно наклонив обнаженную, коротко остриженную белокурую голову.

— Ну, доброго пути, Николай Иваныч! — довольно равнодушно говорил пожилой господин, и взгляд его стал еще застланнее и, казалось, непроницаемее.

Он протянул маленькую руку в лайковой желтой перчатке и, слегка пожав руку нового родственника, не внушавшего доверия ни к его способностям, ни к его средствам, ни к его основательности, прибавил чуть-чуть мягче, но все-таки деловым тоном:

— Благоразумно сделали, что везете жену в Крым. Отдыхать и тратить деньги лучше дома, чем за границей!

Никс согласился и поспешил отойти, чтобы проститься с родными и приятелями.

Его превосходительство не стал ожидать третьего звонка.

Он сделал общий любезный поклон, сделал приветствие рукой Мете и твердой, быстрой походкой направился к выходу.

«К себе не возьму!» — бесповоротно решил он о Никсе.

И его превосходительство стал думать о весьма важной записке, которая лежала на столе в его кабинете. Его лицо оживилось. Он не сомневался, что запиской «подложит свинью» одному из своих коллег.

С уходом пожилого господина в фетре почти все провожавшие Руслановых словно бы почувствовали облегчение от необходимости льстить и от невозможности позлословить насчет его превосходительства.

Тотчас же пошли сдержанные обмены впечатлений.

Сестра его превосходительства, молодящаяся генеральша, первая же шепнула дочери:

— Я думала, что он хоть теперь тебе даст пакет, Мета… Он ведь знает, что мои дела не блестящи… И я не могла…

— Скряга! — ответила Мета…

— Эгоист был, эгоист и остался!

Какая-то родственница Меты говорила блестящему офицеру:

— Кажется, мог бы подарить что-нибудь приличное племяннице… А то скверненький браслет в сто рублей… И ведь одинок… Старый холостяк…

— Ну, не совсем одинок, — заметила другая дама.

— Не очень-то ему стоит эта дама.

— Скуп!