Сарытова. Прошу тебя, потише!
Бондырева. На что тебе управляющий? Возьми хорошего мужика старостой — и чудесно! Дело во сто раз лучше пойдет; а этот проходимец тебя и сестер с сумой пустит. Только я этого не допущу!
Сарытова. Что ты кричишь? Это ни на что не похоже!
Бондырева. На площади скажу, что он проходимец! Любя говорю.
Сарытова. Ах, да не нуждаюсь я ни в любви твоей, ни в попечениях! Оставь меня!
Бондырев. Ну вас, отвяжитесь!
Сарытова. Что вы тормошите дядю?
Ольга. Нельзя, на месте преступления пойман.
Бондырева. Опять заснул?
Ольга. Еще как сладко, если б вы видели и слышали!
Бондырева. Ему неймется! Дождешься ты!
Бондырев. Напророчь еще! Отстаньте! Нигде нет покою! А все ты, куцая!
Настя. Дядя, пойдемте в сад!
Бондырев. Еще куда? Опять моционить! Нет, уж довольно, я здесь посижу.
Бондырева. А ты, Серафима, подумай, хорошенько подумай!
Сарытова
Бондырева. А ты смотри на них, чаще смотри; может быть, жалость придет.
Настя. Оля! Вот тетя молодец-то! Так и отчитывает. Я готова прыгать от удовольствия.
Ольга. Какая ты злая. Нет, Настя, я не чувствую никакого удовольствия, а напротив, сердце болит, плакать хочется. Я только и жду случая поговорить с ней.
Настя. Говори, пожалуй, толку не будет. Нет, тетя молодец у нас, молодец! Откуда у ней что берется? Так и отчитывает, так и отчитывает! Куда мама, туда и она! Вот хорошо-то, вот хорошо! Ты посмотри-ка маме в лицо, что с ней делается, а сказать ей нечего. А я думаю себе: что, хорошо тебе, хорошо? Вот послушай-ка, это, видно, не со мной!
Ольга. А ты рада видеть маму в таком положении?
Настя. А зачем она променяла нас на него, зачем меня не слушается, зачем разлюбила? Она думает, что все глупы, что все молчать будут!
Ольга. Только, Настя, право, тут радоваться нечему.
Настя. А не делай так! Ведь нехорошо она делает, нехорошо? Ну, скажи!
Ольга. Разумеется, нехорошо, да только…
Настя. Ах, дядя опять заснул!
Бондырев. Ан и врешь! Ах ты, куцая!
Настя. Дядя, милый, ведь вам вредно!
Бондырев. Знаю, дружок, что вредно, да ничего не поделаешь. Как поел, так тебе подушка перед глазами и замелькала, так вот тебя и манит, как русалка в реку. Искушение, да и только!
Баркалов. Мое почтение. Отдохнули после дороги?
Бондырев. Н-да, ничего-таки.
Баркалов. А вы, Ольга Давыдовна?
Ольга. Я и не устала!
Бондырев
Баркалов. Не прикажете ли папироску?
Бондырев. Нет, мы со старухой трубочку.
Настя. Я вам, дядя, трубку набью, я умею!
Бондырев. Ну, ну, шустрая ты, я вижу!
Баркалов. Уходят от меня.
Ольга. Никто ничего не думает. Тут съехались все родные, близкие родные; мы можем и ссориться, и мириться, это уж наше дело; вы для нас человек совершенно чужой и, следовательно, при всех наших разговорах и объяснениях совершенно, лишний!
Баркалов. Судя по вашему тону, вы, кажется, хотите петь главную партию в семейном концерте?
Ольга. Думайте, как вам угодно, но во всяком случае и несмотря ни на что, я буду вести себя прилично и соответственно тому положению, которое я должна занимать в этом доме. Вон идет моя сестра, моя крестная мать, я хочу с ней говорить; прошу вас удалиться!
Баркалов. Слушаю-с.
Сарытова. Скажи мне, Оля, неужели тетка успела вооружить и тебя? Ты не подходишь ко мне, не приласкаешься.
Ольга. Меня никто не может вооружить против тебя; я живу своим умом. Я люблю тебя, но…
Сарытова. Что же?
Ольга. Я не могу притворяться и никогда не притворялась. Мы перестали быть для тебя тем, чем были прежде. Но, мне кажется, я всего говорить тебе не имею права!
Сарытова. Ты боишься в глаза осудить меня? Послушай, Оля! Ты девушка взрослая, я не хочу тебя обманывать, я также не хочу притворяться перед тобой! Но ты слишком молода, чтобы понять все; ты только слушай, и верь мне, и… пожалей меня. Ты думаешь, я счастлива? Я вас вырастила, я вас люблю, как детей своих, а вы бежите от меня, как от чумы. Все клянут меня за мою страсть, все смеются надо мною, а у меня нет сил бороться с собою.
Ольга. Мама, мне жаль тебя, но я ничего не могу сказать тебе в утешение, ничего!
Сарытова. Да, потому что ты не знаешь, что такое любовь, что такое страсть!
Ольга. Может быть, я и знаю, что такое любовь…