Том 10. Дживс и Вустер

Спустившись вниз эдак через час, я убедился, что был трижды прав, когда разрабатывал свой блистательный план по оживлению Гасси. С этим дуралеем я столкнулся на лужайке и с первого взгляда понял, что ему, как воздух, необходимо стимулирующее средство мгновенного действия. В то утро, как я уже упоминал, солнце своими лучами золотило окружающий мир, птички щебетали и все в природе сияло улыбкой. Все, кроме Гасси Финк-Ноттла. Он ходил кругами по лужайке и бормотал себе под нос, что не хотел бы злоупотреблять вниманием почтеннейшей аудитории, однако, пользуясь столь благоприятным случаем, чувствует себя обязанным сказать несколько слов.

— А-а, Гасси, — проговорил я, останавливая его, ибо он собирался начать новый круг. — Чудесное утро, правда?

Даже не знай я заранее, что бедный придурок сам не свой, я тотчас бы все понял по той грубости, с какой он послал к черту чудесное утро. Я немедленно приступил к выполнению нелегкой задачи — вернуть румянец на щеки злосчастного тритономана.

— Послушай, Гасси, я принес тебе хорошие вести.

Он взглянул на меня с внезапно пробудившимся живым интересом.

— Сгорела школа в Маркет-Снодсбери?

— С чего ты взял?

— Разразилась эпидемия свинки? Или началась корь, и школу закрыли?

— Да нет же, нет.

— Тогда почему ты мелешь про хорошие вести? Я попытался его успокоить.

— Гасси, не стоит делать из всего трагедию. Зачем так убиваться из-за такого пустяка, как вручение призов в школе?

— По-твоему, это пустяк? Как ты не понимаешь, я целыми днями мучаюсь, сочиняя свою речь, и ничего не могу придумать, кроме одной фразы о том, что не хотел бы злоупотреблять вниманием почтеннейшей аудитории. Я прохронометрировал свою речь, она занимает пять секунд. Черт подери, Берти, что я должен говорить? Что, например, говоришь ты, когда вручаешь призы?

Я задумался. Однажды, еще в начальной школе, я получил приз за отличное знание Библии, и предполагалось, что вся подноготная этой процедуры должна быть мне знакома до мельчайших подробностей. Увы, я ничего не мог вспомнить.

Внезапно из тумана всплыла одна фраза.

— Скажи, например, что тише едешь — дальше будешь.

— Почему?

— Ну-у… не знаю, все так говорят. Звучит здорово.

— Я не о том. Я хочу знать, почему. Почему если тише едешь, то дальше будешь?

— Послушай, что ты ко мне пристал? Все умные люди так говорят.

— Но что это означает?

— По-моему, считается, что эта мысль должна утешить тех, кто не получил призов.

— Плевал я на них. Мне-то какая польза от этой мысли? Я должен думать о тех, кто получил призы, о тех обормотах, которые выйдут на сцену. А если они начнут строить мне рожи?

— Не начнут.

— Откуда ты знаешь? Они только об этом и думают. И даже если не начнут, то… Берти, можно, я скажу тебе одну вещь?

— Валяй.

— Я решил последовать твоему совету и пропустить глоток спиртного.

Я не смог сдержать улыбки. Если бы дуралей догадывался, что я задумал.

— Брось, Гасси, все будет хорошо, — сказал я. Его снова затрясло в лихорадке.

— Откуда ты знаешь? Я уверен, что собьюсь.

— Тьфу!

— Или уроню приз.

— Глупости!

— Или еще чего-нибудь натворю. Я это нутром чувствую. Сегодня что-то произойдет, и все будут надо мной смеяться до коликов. Уже сейчас слышу, как они смеются. Как гиены… Берти!

— Берти слушает, старик.

— Помнишь ту школу, где мы учились перед тем, как поступить в Итон?

— Еще бы. Там я получил приз за знание Библии.

— Отстань ты со своим призом. Не о нем речь. Помнишь случай с Бошером?

— Как не помнить. Одно из самых ярких впечатлений детства.

— Помнишь, как генерал-майор сэр Уилфред Бошер приехал к нам в школу вручать призы, — продолжал Гасси тусклым безжизненным голосом. — Он уронил книгу. Наклонился ее поднять. И в этот момент брюки у него на заду лопнули.

— Как мы тогда хохотали!

У Гасси по лицу прошла судорога.

— Негодники! Свиньи! Хохотали, вместо того, чтобы промолчать, выказать сочувствие доблестному генералу. Он тогда так смутился, а мы вопили и вовсю веселились. И я громче всех. Берти, сегодня со мной будет то же самое. Бог меня покарает, и надо мной будут хохотать, как мы хохотали над генерал-майором сэром Уилфредом Бошером.

— Брось, Гасси. Не лопнут у тебя брюки.

— А ты откуда знаешь? Брюки лопаются у таких людей — не чета мне. Возьми генерала Бошера — кавалер ордена «За отличную службу», доблестно защищал северо-западные границы Индии, а брюки лопнули. Вот увидишь, из меня сделают посмешище, козла отпущения. Поверь, Берти, я это чувствую. А ты, прекрасно понимая, что меня ждет, болтаешь о каких-то хороших новостях. Сейчас единственная радость для меня — это весть о том, что среди школьников вспыхнула эпидемия бубонной чумы, и им всем предписан строгий постельный режим.

Настал момент, когда я должен был сказать Гасси свое веское слово. Я мягко положил руку ему на плечо. Он ее сбросил. Я повторил свой жест. Он снова сбросил мою руку. Когда я в третий раз попытался мягко положить руку ему на плечо, он отпрянул от меня и с явным раздражением осведомился, уж не вообразил ли я себя, черт подери, остеопатологом.