Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи

Совсем маленький без тулупа, сухонький дедушка Дадав аккуратно вытирал бритву о специально припасенную газету без портретов вождей. Он, казалось, никуда не спешил, добродушно улыбался шуткам зрителей и всегда напевал себе под нос одно и то же: «Не шей ты мне, матучка, красный сарафан!» Почему он всегда пел песню «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан», я не знаю. Из разговоров моего деда Адама, а больше из разговоров моих бабушек я кое-что слышал про дедушку Дадава, но особо не прислушивался. Например, они говорили, что когда дедушка Дадав был маленький, еще при царе, то он жил в России, на Орловщине, куда сослали на поселение его отца за месть кровнику. Ну, во-первых, я и представить не мог дедушку Дадава маленьким мальчиком. Во-вторых, я не очень понимал, где эта Россия? Ведь везде был Советский Союз! В-третьих и четвертых, я не знал тогда ни кто такой «кровник», ни что такое «месть».

Хромой, жилистый счетовод Муслим прыгал вокруг своего клиента, вскидывая сухую ногу, косился желтоватыми глазами на соперников и всегда повторял одну и ту же шутку:

– Эй, когда Вартан тебе нос отрежет, он немножко свой даст. У Вартан нос на всех хватит!

И клиенты, и брадобреи, и зрители, как правило, изъяснялись между собой на русском языке. Причина этого была проста: и в городе, и в ауле, и вообще окрест жили люди многих национальностей. Не считая русских, украинцев, поляков, евреев, армян, только коренных народностей проживало от века в наших краях не один десяток. Это до войны, а в войну еще хлынули беженцы. Говорят, что в общей сложности через наш город их прошло не меньше миллиона.

Похожие на сабли бритвы сверкали на солнце, бреющиеся держали в руках рамки для направки, пахло мыльной пеной, смешанной с грязной щетиною.

Дети из аула не ходили к конторе, хотя идти им было совсем недалеко, километра полтора. Наверное, матери аульских мальчиков и девочек считали, что на всякий случай им лучше держаться подальше от начальства. А что касается меня, то все знали, что я внук Адама, и, наверное, в глазах этих взрослых это было высокое положение, так что меня никто не обижал ни действием, ни словом, ни даже косым взглядом. Я был в хороших отношениях со всеми тремя брадобреями, но больше всех любил дедушку Дадава и всегда болел за него.

В конторе не работало ни одной женщины, и посиделки возле нее были только мужские. О чем это говорило? Да только о том, что ни русские, ни другие некоренные уроженцы не лезли со своим уставом к коренным народностям нашего края. Межнациональное уважение было в те времена оплотом всего нашего общества. Может быть, сейчас кто-то и не поверит мне, но я не могу изменить своих воспоминаний в угоду изменившейся жизни.

Я очень долго смотрел состязания брадобреев и ушел огорченный оттого, что ни разу не победил мой дедушка Дадав.

Иногда в конторе включали черную тарелку репродуктора, висевшего на столбе, и тогда все слушали сводки с фронта. Когда я уходил домой, как раз включили радио.

– От Советского Информбюро, – прозвучал за моей спиной знакомый всем в нашей стране легендарный голос, наполненный праведной силой и властным спокойствием. – Войска Первого Белорусского фронта, продолжая вести уличные бои в Берлине, овладели городским районом Маобит, Ангальтским вокзалом и заняли сто семьдесят семь кварталов в центральной части города… – Затем диктор озвучил потери немецких солдат и офицеров, трофеи, добытые в боях, а когда я уже подошел к своему дому и потянулся к дверной ручке, Левитан произнес: – Войска Первого Украинского фронта вели уличные бои в юго-западной части Берлина и заняли южную часть городского района Вильмерсдорф…

Память у меня в те времена была близка к абсолютной, например, когда тетя Клава читала мне «Робинзона Крузо», я запоминал страницами, и эту сводку запомнил. Потом, когда уже при антисоветской власти моя младшая дочь купила квартиру в Вильмерсдорфе и я приехал к ней погостить, то сразу вспомнил это последнее апрельское воскресенье 1945 года и чеканный голос Левитана из черной тарелки, и дедушку Дадава, который не смог тогда победить ни Вартана, ни Муслима.

Дедушке Дадаву вообще не везло той весной. В следующее воскресенье он победил и Вартана, и Муслима, но зато принес не ту газету, которую следовало, машинально вытер грязную мыльную пену со щетиной о портрет вождя на газетной странице, машинально сунул потом газету в фанерную урну у дверей конторы.

Отшумел День Победы, а дедушку Дадава начали «таскать». Так сказал мой дед Адам:

– Дадава начали таскать. Неправильно бритву вытер. Жаль, если затаскают.

Затаскали. Однажды дедушка Дадав пропал раз и навсегда.

XIX

Мой дед Адам, Бабук и тетя Нюся поселились здесь, на берегу канавы между горами и морем, еще до войны. Тетя Клава и тетя Мотя прибились к нам в самом начале войны. А моя мама, моя сестра Ленка и я тоже приехали сюда до войны.

О подробностях нашего переезда из Таганрога я узнал только в юности, когда случилось то, что случилось, и мама была вынуждена рассказать мне многое, хотя и урывками, со многими пропусками и недоговоренностями.