Том 10. Аббат

— Ей нечего опасаться моих притязаний, — сказал Эвенел. — Шотландия достаточно обширна, и в ней найдется немало имений, помимо замка моей благодетельницы. Но подтвердите, ваше преосвященство, что мой отец честно обошелся с моей матерью, докажите это мне, чтобы я мог считать себя законным потомком Эвенелов, и вы навсегда найдете во мне своего преданного раба!

— Постараюсь, — ответил аббат. — Ситоны, как я слышал, презирают тебя за это пятно на твоем гербе. Однако я кое-что узнал от прежнего аббата Бонифация, и если только его сведения подтвердятся, тебе удастся полностью избавиться от этого обвинения.

— Откройте мне эту благословенную тайну! — воскликнул Роланд. — И всю мою дальнейшую жизнь…

— Нетерпеливый юноша! — сказал аббат. — Боюсь, что я напрасно возбуждаю твою и без того пылкую натуру, внушая надежды, которым, быть может, никогда не дано осуществиться. Да и время ли сейчас для подобных дел? Подумай, какой опасный поход нам предстоит, и если у тебя есть в чем покаяться, не упусти этого, быть может, последнего часа, который небо предоставило тебе для исповеди и отпущения грехов.

— Я полагаю, что для того и для другого хватит времени, когда мы достигнем замка Данбартон, — возразил паж.

— Ну вот, — воскликнул аббат, — ты петушишься, как и все прочие; но мы ведь еще не в Данбартоне, и на пути туда нас подстерегает лев в засаде.

— Вы имеете в виду Мерри, Мортона и других мятежников из Глазго, достопочтенный отец? Но ведь они даже не посмеют взглянуть на королевский штандарт!

— Вот так же, — ответил аббат, — рассуждают многие из тех, кто постарше тебя и кому необходимо рассуждать иначе, чем ты. Я только что вернулся из южных графств, где многие славные бароны вооружаются для защиты королевы. Уезжая оттуда, я оставил лордов мудрыми и рассудительными, а по возвращении нахожу их совершенно обезумевшими. Они хотят из надменности и пустого тщеславия бросить вызов врагу и провезти королеву, словно в триумфальной процессии, мимо стен Глазго, на глазах у войска наших противников. Небеса редко покровительствуют столь преждевременной самоуверенности. Нам навяжут сражение, и не к нашей выгоде.

— Ну что же, тем лучше, — обрадовался Роланд, — поле битвы было моей колыбелью.

— Берегись, как бы оно не стало твоим смертным ложем, — сказал аббат. — Но что пользы говорить молодым волкам об опасностях охоты. Вы, возможно, еще сегодня узнаете, каковы те люди, которых вы сейчас оцениваете столь презрительно.

— Ну, и каковы же они? — спросил Генри Ситон, присоединившись к. ним. — Разве у них жилы из проволоки и тела из железа? Пронзает ли их свинец и сражает ли их сталь? Если так, достопочтенный отец, то нам нечего их бояться.

— Это скверные люди, — сказал аббат, — но война и не требует святых. Мерри и Мортон прославились как лучшие полководцы в Шотландии. Никто никогда не видел, чтобы Рутвен или Линдсей обратились в бегство. Кирколди Грэйнджского коннетабль Монморанси назвал первым воином Европы. Мой брат — слишком уж славное имя для подобного дела — также повсюду известен как искусный полководец.

— Тем лучше, тем лучше! — торжествуя, вскричал Ситон. — Все эти знатные и сановные изменники предстанут перед нами в честном бою. Наше дело самое правое, и мы превосходим их численностью, а наши сердца и мускулы не уступают им ни в чем. Вперед, святой Беннет с нами!

Аббат ничего не ответил, но, казалось, погрузился в раздумье; его беспокойство в какой-то степени передалось и Роланду Эвенелу, который всякий раз, когда путь их шел через гору или возвышенность, бросал тревожный взгляд на башни Глазго, как бы ожидая увидеть признаки того, что оттуда выступает противник. Не то чтобы он боялся боя, но исход битвы был настолько важен для него и для его страны, что прирожденное пламя его храбрости пылало не столь оживленно, хотя и не менее ярко. Любовь, честь, слава, счастье — все, казалось, зависело от исхода сражения, возможно опрометчивого и рискованного, но ныне, видимо, неизбежного и решающего.