Том 10. Аббат

— Как жаль, ma mignonne,[64] — сказала королева, которая часто в минуты нежности так называла свою младшую фрейлину, — что вы с такой отчаянной решимостью сплели свои юные жизни с моей злосчастной судьбой. Посмотри, какая прелестная пара, Флеминг! Не тяготит ли твою душу мысль, что мне придется стать орудием их гибели?

— Скорее произойдет нечто другое, милостивая королева, — сказал Роланд Грейм, — и мы станем орудием вашего спасения.

— Ex oribus parvulorum…[65] — произнесла королева, устремив взор к небу. — Если устами этих детей небеса возвращают меня к возвышенным помыслам, присущим моему сану и происхождению, это значит, что они даруют этим невинным душам свое покровительство и дадут мне возможность вознаградить их за усердие.

Затем, повернувшись к леди Флеминг, она тотчас же добавила:

— Ты ведь знаешь, друг мой, что дарить счастье своим верным подданным всегда было любимым делом Марии Стюарт. Разве не потому хулили меня суровые проповедники кальвинистской ереси, разве не потому отворачивались от меня свирепые лица моих вельмож, что я разделяла невинные радости тех, кто был молод и весел, и скорее ради их удовольствия, чем ради своего собственного, принимала участие в маскарадах, песнях, плясках моей юной свиты? Что ж… Я не раскаиваюсь в этом, хотя Нокс клеймил это как грех, а Мортон называл падением. Я была счастлива, когда все вокруг меня были счастливы, и горе той низкой зависти, которая считает грехом беспечное веселье! Если нам вернут престол, моя дорогая Флеминг, почему бы нам не устроить веселый пир на веселой свадьбе? Мы пока умолчим о том, чья это будет свадьба, но жених получит баронство Блейргаури — прекрасный королевский подарок, а венок невесты будет украшен лучшим жемчугом, который когда-либо находили в водах Лох-Ломонда; и ты сама, Мэри Флеминг, искуснейшая мастерица из всех, кто когда-либо причесывал королеву и кто никогда еще не оказывал этой услуги особе менее высокого ранга, ты сама из любви ко мне вплетешь этот жемчуг в волосы невесты. Подумай, моя милая Флеминг, ведь если локоны у нее будут такими же пышными, как у нашей Кэтрин, они, пожалуй, не посрамят твоего искусства.

Говоря это, она нежно гладила волосы своей юной любимицы, а старшая фрейлина печально ответила:

— Увы, государыня, ваши мысли унеслись слишком далеко.

— Да, моя милая Флеминг, — согласилась королева, — но правильно ли и хорошо ли с твоей стороны вновь возвращать их сюда? Бог свидетель, в эту ночь они достаточно долго оставались здесь, накажу-ка я их за это тем, что снова воскрешу радостное видение. Так вот, на этой веселой свадьбе Мария сбросит с себя бремя забот и государственных дел. Она сама откроет бал. На чьей это свадьбе мы танцевали в последний раз? Тревоги, видимо, несколько притупили нашу память… И все же кое-что я припоминаю… Да помоги же мне, Флеминг, я ведь знаю, что ты прекрасно это помнишь!

— Увы, государыня… — начала было леди Флеминг.

— Что, — перебила ее Мария, — ты отказываешься? Ну конечно, твоя сварливая чопорность готова счесть наши слова безрассудной болтовней. Но ты придворная дама и должна понимать, что сейчас королева приказывает Флеминг напомнить ей, где мы открывали последний branle.[66]

Фрейлина не в силах была долее противиться приказу королевы. Смертельно побледнев, готовая провалиться сквозь землю, она пролепетала:

— Милостивая госпожа… если память мне не изменяет, это было на маскараде в Холируде, во время свадьбы Себастьяна.

Бедная королева, до сих пор с грустной улыбкой следившая за колебаниями Флеминг, услышав эти зловещие слова, внезапно прервала ее криком, столь диким и пронзительным, что загремели, казалось, все своды; Роланд и Кэтрин вскочили на ноги в ужасе и смятении. Тем временем Мария Стюарт, внезапно застигнутая страшным воспоминанием, не только утратила самообладание, но на какое-то время, видимо, вовсе лишилась рассудка.

— Изменница! — крикнула она леди Флеминг. — Ты хочешь убить свою повелительницу… Позвать мою французскую стражу!.. A moi! A moi, mes Francais![67] Измена в моем собственном дворце… Они убили моего мужа… Помогите! На помощь шотландской королеве!

Она вскочила с кресла. Ее лицо, еще недавно столь очаровательное в своей томной бледности, теперь пылало в неистовом безумии; она напоминала Беллону.

— Мы сами поведем войско в бой, — продолжала королева. — Объявить тревогу в городе! Известить Лотиан и Файф! Оседлайте нам испанского берберийца, и пусть француз Парис проверит седельные пистолеты! Лучше погибнуть во главе храбрых шотландцев, следуя примеру нашего деда под Флодденом, чем умереть с горя, как умер наш несчастный отец.

— Успокойтесь, придите в себя, моя дорогая госпожа, — уговаривала ее Кэтрин и затем, с укоризной обращаясь к Флеминг, добавила: — Как вы могли напомнить ей о муже?

Эти слова долетели до слуха несчастной королевы, которая подхватила их и торопливо заговорила:

— Муж! Какой муж? Не идет ли речь о его христианнейшем величестве?.. Он нездоров… Он не сможет держаться на лошади. Не о Ленноксе, а о герцоге Оркнейском ты говоришь…