Том 10. Аббат

— Берегитесь, мистер Хендерсон, — заметил Дуглас тоном, который мог бы показаться насмешливым. — Не следует спешить с делом, к которому у вас нет призвания. Вы человек ученый, и вам знакомо старинное изречение: «Ne accesseris in consilium nisi vocatus».[37] Кто же требует от вас этого?

— Господь, на служение которому я обрек себя, — ответил проповедник, подняв глаза кверху. — Тот, кто постоянно приказывает мне усердствовать во славу его.

— Ваше знакомство с двором и знатными людьми, кажется, было не особенно близким, — продолжал молодой вельможа.

— Нет, сэр, — ответил Хендерсон. — Но так же, как и мой учитель Нокс, я не вижу ничего страшного в красивом лице молодой женщины.

— Сын мой, — сказала леди Лохливен, — не охлаждай похвального рвения этого доброго человека, пусть он выполнит свою миссию по отношению к этой несчастной государыне.

— Ну что ж! Лишь бы мне самому этим не пришлось заниматься, — сказал Джордж Дуглас. Но что-то в его лице, казалось, противоречило этим словам.

Священник же, вместе с Роландом Греймом, направился к заточенной государыне, попросил у нее аудиенции и был принят. Он застал Марию Стюарт с ее фрейлинами за обычным дневным занятием — они вышивали. Королева встретила его с той же любезностью, с какой она обычно встречала гостей, благодаря чему священник в начале своей миссии почувствовал себя несколько более скованным, чем ожидал.

— Добрая леди Лохливен… если это доставит удовольствие вашему величеству… — Он запнулся, а Мария ответила с улыбкой:

— Моему величеству доставило бы удовольствие, если бы леди Лохливен стала доброй. Но продолжайте. Чего же она желает, добрая леди Лохливен?

— Она желает, миледи, — сказал капеллан, — чтобы вы позволили этому юному джентльмену, вашему пажу Роланду Грейму, поехать в Кинрос присмотреть за доставкой некоторых предметов домашнего обихода и портьер, присланных сюда для лучшего убранства покоев вашего величества.

— Леди Лохливен, — сказала королева, — устраивает никому не нужные церемонии, испрашивая нашего позволения в таком деле, которое зависит исключительно от ее собственного желания. Нам хорошо известно, что мы бы не могли пользоваться услугами этого молодого джентльмена, если бы не имелось в виду, что он скорей будет под началом у этой доброй леди, чем у нас. Тем не менее мы охотно разрешаем ему отлучиться по ее поручению, еще и для того, чтобы ни одно живое существо по нашей вине не переживало тяготы заточения, которому подвергли нас самих.

— О сударыня, — возразил проповедник, — людям свойственно роптать на неволю, и это понятно. Но бывает и так, что человек использует непродолжительное заточение, чтобы освободиться от духовного рабства.

— Я поняла вашу мысль, сэр, — ответила королева, — но я слышала вашего апостола, вашего магистра Джона Нокса, и если бы меня можно было совратить с моего пути, я бы охотно предоставила этому самому выдающемуся и влиятельному из ересиархов не столь уж великую честь восторжествовать над моей верой и моими надеждами.

— Миледи, — сказал проповедник, — не только от доброй воли и опыта землепашца зависит даруемый ему господом урожай. Слова нашего апостола, как вы его называете, тщетно взывавшего к вам в суете и веселье королевского двора, могут быть лучше восприняты здесь, где у вас больше времени на размышления. Видит бог, миледи, что я говорю в простоте сердечной, столь же мало приравнивая себя к названному вами святому человеку, как и к ангелам бессмертным. Но если бы вы решились употребить на благо те таланты и знания, в которых вам нельзя отказать, если бы вы хоть слегка обнадежили нас, что прислушаетесь и присмотритесь к нашим доводам против слепого суеверия и идолопоклонства, в которых вас воспитывали, я не сомневаюсь, что одареннейшие из моих собратьев, и даже сам Джон Нокс, поспешили бы сюда, чтобы вырвать вашу душу из сетей папистских заблуждений.

— Я очень обязана вам и вашим собратьям за подобное милосердие, — сказала Мария Стюарт, — но сейчас у меня всего одна приемная и мне бы не хотелось превращать ее в гугенотский синод.

— Ах, миледи, не упорствуйте в своем ослеплении! Перед вами человек, подвергнувший себя посту и бдению, днем и ночью молившийся перед тем, как отважиться на великий подвиг вашего обращения, и готовый умереть, лишь бы увидеть завершенным это дело, столь важное для вас и столь благодетельное для Шотландии. Да, миледи, если бы мне удалось хотя бы поколебать этот последний в нашей стране столп языческого храма — позвольте мне выразить этой метафорой вашу веру в римские заблуждения, — я согласен был бы сам погибнуть под его развалинами.

— Мне не хочется осуждать ваше религиозное рвение, сэр, — возразила Мария Стюарт, — но боюсь, что вы способны скорей позабавить филистимлян, чем сокрушить их. Ваше милосердие заслуживает благодарности, ибо оно высказано с жаром и, вероятно, от чистого сердца. Но поверьте мне так, как я верю вам, и подумайте, что мне, быть может, так же хочется вернуть вас на старую и единственную столбовую дорогу веры, как вам хочется, чтобы я свернула на вашу окольную тропку.