Том 10

Вдруг она прекратила рыдать, встала, поправила платье и, нетерпеливым движением закинув длинные локоны за спину, быстро подошла к прикрытому саваном телу.

— О Калликрат! — воззвала она, и я вздрогнул, услышав это имя. — Я хочу вновь взглянуть на твое лицо, каких мук это мне ни стоило бы. Прошло уже около полувека с тех пор, как я в последний раз смотрела на тебя, — тебя, убитого моей собственной рукой. — Дрожащими пальцами она схватила угол савана и замолчала. Видимо, ей пришла в голову мысль, которая ужаснула ее самое, потому что она заговорила странно испуганным шепотом.

— Что, если я подниму тебя? — Очевидно, она обращалась к мертвецу. — Так, чтобы ты стоял передо мной, как встарь. Я могу это сделать. — Она вытянула руки, все ее тело напряглось так, что страшно было смотреть, глаза застыли и потускнели. Я в ужасе отпрянул за шторами, волосы у меня встали дыбом; я увидел — а может быть, это была лишь игра моей фантазии, — как мерно заколыхался саван, словно он лежал на груди спящего. Она отдернула руки, и колыхание сразу же прекратилось.

— Для чего, — сказала она, — для чего возвращать видимость жизни, если я не могу возвратить дух? Даже если бы ты стоял передо мной, ты не узнал бы меня и делал бы только то, что я повелю. Ты жил бы моей жизнью, а не своей собственной, Калликрат.

Она стояла, размышляя, затем пала перед мертвецом на колени, прижала губы к савану и зарыдала. Смотреть, как эта женщина изливает свою страсть на мертвеца было поистине ужасно — куда ужаснее, чем все до тех пор происходившее; я повернулся и, весь дрожа, крадучись направился обратно по темному коридору; у меня было такое впечатление, будто я видел душу, горящую в адском пламени.

Я шел, спотыкаясь на каждом шагу. Дважды упал, однажды свернул по ошибке в поперечный проход, но вовремя спохватился. Минут двадцать я тихо брел по коридору и только тогда понял, что, должно быть, уже миновал небольшую лестницу, по которой спускался. Все еще смертельно усталый, так и не оправясь от пережитого страха, я распростерся на каменном полу и тут же погрузился в забытье.

Когда я наконец очнулся, то заметил позади себя слабый луч света. Вернувшись, я нашел ту самую лестницу, освещенную слабым сиянием зари. Я поднялся по ней, благополучно достиг своей каморки, бросился на каменное ложе и сразу же провалился в сон, который правильнее было бы назвать мертвым оцепенением.

Глава XV. Айша выносит приговор

Когда наконец я очнулся и открыл глаза, я увидел Джоба, который успел уже оправиться от лихорадки. В слабом дневном свете, который просачивался через окошко вверху, он, за неимением щетки, вытряхивал мои одежды, аккуратно их сворачивал и складывал у меня в изножье. Покончив с этой работой, он достал из моей сумки дорожный несессер, открыл его и положил рядом с одеждами. Затем, опасаясь, по всей видимости, как бы я не спихнул его случайно, переложил несессер на леопардовую шкуру, расстеленную на полу, отошел шага на два и обозрел плоды собственного труда. Они, эти плоды, показались ему, вероятно, неудовлетворительными, он закрыл сумку, прислонил ее стоймя к задней ножке каменного ложа и водрузил несессер сверху. Посмотрев на кувшины с водой для умывания, он внятно пробормотал: «В этой поганой дыре нет даже горячей воды; бедные дикари пользуются ею лишь для того, чтобы варить друг друга», — и глубоко вздохнул.

— В чем дело, Джоб? — спросил я.

— Извините, сэр. — Он притронулся к волосам. — Я думал, вы спите, сэр. Вид у вас такой усталый, будто вы всю ночь не спали.

Я ничего не ответил, лишь застонал. Да уж, ночь я провел такую, что не приведи Господь!

— Как мистер Лео, Джоб?

— Все так же, сэр. Ежели он не пойдет скоро на поправку, дело — швах, сэр. Должен вам доложить, эта дикарка Устане ходит за ним не хуже христианки. Все время рядом с ним, а меня и близко не подпускает. А ежели я и сунусь, смотреть страшно: волосы — торчком, да так и сыпет ругательными словами. Конечно, я ихнего дикарского языка не знаю, но ясное дело, что это ругательства — уж больно вид у нее злющий.

— И как же ты поступаешь?