Том 10

— Господин, — сказал он на том искаженном греческом языке, что был в ходу у придворных Калуна. — Я не спрашиваю, ранен ли ты, ибо с того момента, как ты пересек священную реку и вступил в эту страну, тебя и твоего спутника охраняет незримая сила, ни человек, ни дух не могут причинить вам никакого вреда, как бы велика не казалась грозящая вам опасность. Но на вас посмели наложить свои руки низкие людишки, поэтому Мать, которой я служу, повелела, чтобы все они были казнены у вас на глазах, если, конечно, такова ваша воля. Скажите, такова ли ваша воля?

— Нет, — ответил Лео, — они просто слепые безумцы, и мы не хотим, чтобы из-за нас пролилась их кровь. Мы просто просим, друг, — прости, как тебя зовут?

— Зовите меня Орос, — сказал он.

— Друг Орос, — подходящее имя для человека, обитающего в горах, — мы только просим, чтобы нас покормили, напоили и отвели к той, что ты называешь Матерью, к Оракулу, ради чьего мудрого слова мы прибыли сюда издалека.

Он ответил с поклоном:

— Еда и кров ожидают вас; завтра, после того как вы отдохнете, мне велено препроводить вас туда, куда вы хотите. Прошу вас, следуйте за мной. — И он направился мимо костра к дому, который стоял ярдах в пятидесяти от нас, пристроенный к каменной стене амфитеатра.

Это, очевидно, был дом для гостей; во всяком случае, его приготовили для нашего ночлега: затеплили светильники и растопили очаг, ибо воздух был холодный. Дом имел две комнаты, вторая служила спальней; туда и отвел нас Орос.

— Входите, — пригласил он, — вам надо умыться, привести себя в порядок, а тебе, — обратился он ко мне, — надо подлечить руку, искусанную клыками большого пса.

— Откуда ты это знаешь? — спросил я.

— Неважно, но я знаю и приготовил все необходимое для лечения, — серьезно ответил Орос.

Вторая комната освещалась и отапливалась, как и первая; кроме того, на полу в металлических тазах стояла подогретая вода, на кроватях были разложены чистые льняные одежды и темные, подбитые дорогим мехом мантии с капюшоном. Я был немало удивлен, увидев на маленьком столике баночки с мазями, повязки и деревянные шины: стало быть, хозяева уже знали, что понадобится для лечения моей раны. Но я был слишком утомлен, чтобы задавать вопросы; к тому же я знал, что это бесполезно.

Орос помог мне снять мою драную одежду, осторожно размотал грубую повязку, промыл раны теплой водой со спиртом и осмотрел их взглядом опытного лекаря.

— Клыки вонзились глубоко, — сказал он, — и сломана одна небольшая кость, но все это можно залечить, хотя шрамы и останутся. — Он смазал раны бальзамом и забинтовал руку так искусно, что я не чувствовал почти никакой боли; в заключение он сказал, что наутро опухоль спадет и он вправит мне руку. Так оно и произошло.

Покончив с врачеванием, он помог мне вымыться и облачиться во все чистое, затем повесил мою руку на перевязь. Тем временем переоделся и Лео, вышли мы неузнаваемые, ничего похожего на тех перепачканных грязью и кровью бродяг, которые вошли так недавно. В первой комнате нас действительно ожидала еда, мы поели с благодарностью, не задавая никаких вопросов. Затем, полуживые от усталости, возвратились в спальню, сняли с себя верхнюю одежду, растянулись на постелях и почти сразу же уснули.

Ночью я вдруг пробудился — даже не могу сказать, в котором часу, есть люди, и я в том числе, которые просыпаются, когда кто-нибудь входит в комнату, пусть даже совершенно бесшумно. Еще не открыв глаза, я уже знал, что мы не одни. И я не ошибался. В самом углу мерцала небольшая плошка, наполненная маслом, при ее свете я различил смутную тень возле двери. Сначала я подумал, что это приведение, но потом понял, что это наша проводница в ее погребальных пеленах: она пристально смотрела на спящего Лео, по крайней мере, так мне почудилось, ибо ее голова была наклонена в ту сторону.

Безгласная все это время, тень вдруг тихо застонала: этот ужасный стон, казалось, исторгся из самых глубин ее души.

Стало быть, наша проводница отнюдь не нема, как я полагал. Она может страдать и выражать свои страдания, как и все люди. Но что это! В избытке горя тень заломила свои запеленатые руки. По-видимому, и Лео почувствовал ее присутствие: он зашевелился, что-то забормотал во сне — так тихо, что я не мог ничего расслышать, только понял, что он говорит по-арабски. И вдруг он явственно произнес:

— Айша! Айша!

Тень подплыла к нему и замерла. Он сел, все еще продолжая спать, глаза его были закрыты. Затем он протянул руки, словно бы хотел кого-то обнять, и заговорил страстным шепотом:

— Айша! Я долго искал тебя и в жизни и в смерти. Приди же, моя богиня! Приди же, моя желанная!

Тень подплыла еще ближе, и я увидел, что она вся дрожит и тоже простирает к нему руки.