Том 1 (XI-XII века)

Якоже ркоша, Андрею учащю в Синопии, пришедшю ему в Корсунь, увиде, яко ис Коръсуня близъ устье Дьнепръское, и въсхоте поити в Римъ, и приде въ устье Днепръское, и оттоле поиде по Днепру горе.[232] И по приключаю приде и ста подъ горами на березе. И заутра, въставъ, рече к сущимъ с нимъ ученикомъ: «Видите горы сия? Яко на сихъ горахъ въсияеть благодать Божия: имать и городъ великъ быти и церкви мьногы имат Богъ въздвигнути». И въшедъ на горы сиа, и благослови я, и постави крестъ, и помолився Богу, и слезе съ горы сея, идеже послеже бысть Киевъ, и поиде по Днепру горе. И приде въ словены, идеже ныне Новъгород, и видевъ люди ту сущая, какъ ихъ обычай и како ся мыють и хвощются, и удивися имъ. И иде въ Варягы, и приде в Римъ, исповеда, елико научи и елико виде, и рече имъ: «Дивно видехъ землю словеньску, идущю ми семо. Видехъ бане древяны, и пережьгуть я велми, и съвлекутся, и будуть нази, и обольются мытелью, и возмуть веникы, и начнуть хвостатися, и того собе добьють, одва вылезуть еле живы,[233] и обольются водою студеною, и тако оживут. И тако творять по вся дни, не мучими никымже, но сами ся мучать, и то творят не мытву себе, а <...> мученье».[234] И се слышавше, дивляхуся. Андрей же, бывъ в Риме, приде въ Синопию.

Поляномъ же живущиим о собе и владеющимъ роды своими, яже и до сея братья бяху поляне, и живяху кождо съ родом своимъ на своихъ местехъ, володеюще кождо родомъ своимъ. И быша 3 брата: а единому имя Кий, а другому Щекъ, а третьему Хоривъ, и сестра ихъ Лыбедь. И седяше Кий на горе, кде ныне увозъ Боричевъ,[235] а Щекъ седяше на горе, кде ныне зовется Щековица, а Хоривъ на третьей горе, отнюду же прозвася Хоривица. Створиша городокъ во имя брата ихъ старейшаго и наркоша и́ Киевъ.[236] И бяше около города лесъ и боръ великъ, и бяху ловяще зверь, бяхуть бо мудре и смыслени, и нарицахуся поляне, от нихъ же суть поляне — кияне и до сего дни.

Инии же, не ведуще, ркоша, яко Кий есть перевозникъ бысть, у Киева бо перевозъ бяше тогда съ оноя страны Днепра, темь глаголаху: «На перевозъ на Киевъ». Аще бо былъ перевозникъ Кый, то не бы ходилъ къ Цесарюграду. Но сий Кий княжаше в роду своем, и приходившю ему къ цесарю — не свемы, но токмо о семъ вемы, якоже сказають: яко велику честь приялъ есть от цесаря, которого не вемъ и при котором приходи цесари.[237] Идущю же ему опять, приде къ Дунаеви, и възлюби место, и сруби городокъ малъ, и хотяше сести с родомъ своимъ, и не даша ему близъ живущии; еже и доныне наречють дунайци городище Киевець. Киеви же пришедшю въ свой городъ Киевъ, ту и сконча животъ свой, и брата его — Щекъ и Хоривъ, и сестра ихъ Лыбедь ту скончашася.

И по сей братьи почаша держати родъ ихъ княжение в поляхъ, а въ деревляхъ свое, а дрьговичи свое, а словене свое въ Новегороде, а другое на Полоте, иже и полочане. От сихъ же и кривичи, иже седять на верхъ Волгы, и на верхъ Двины и на верхъ Днепра, ихъже и городъ есть Смоленескъ; туда бо седять кривичи. Таже северо от них. На Беле озере седять весь, а на Ростове озере меря, а на Клещине озере[238] седять меря же. А по Оце реце, кде втечеть въ Волгу, языкъ свой — мурома, и черемиси свой языкъ, и мордва свой языкъ. Се бо токмо словенескъ языкъ в Руси: поляне, деревляне, новъгородьци, полочане, дьрьговичи, северо, бужане, зане седять по Бугу, послеже же волыняне.

И се суть инии языце, иже дань дают Руси: чудь, весь, меря, мурома, черемись, мордва, пермь, печера, ямь, литва, зимегола, корсь, нерома, либь: си суть свой языкъ имуще, от колена Афетова, иже живуть на странахъ полунощныхъ.

Словеньску же языку, якоже ркохом, живущю на Дунаи, придоша от скуфъ, рекше от козаръ, рекомии болгаре, и седоша по Дунаеви, населнице словеномъ беша. А посемъ придоша угре белии и наследиша землю словеньскую, прогнавше волохы, иже беша прияле землю словеньску. Си бо угри почаша быти пр-Ираклии цесари, иже ходиша на Хоздроя, цесаря перьскаго.[239] В си же времена быша и обре,[240] иже воеваша на цесаря Ираклия и мало его не яша. Си же обри воеваша на словены и примучиша дулебы,[241] сущая словены, и насилье творяху женамъ дулебьскымъ: аще поехати бяше обрину, не дадяше въпрячи коня, ни волу, но веляше въпрячи 3, или 4, ли 5 женъ в телегу и повести обрина, и тако мучаху дулебы. Бяху бо обри теломъ велице, а умомъ горди, и потреби я Богъ, и помроша вси, и не оста ни единъ обринъ. И есть притча в Руси и до сего дни: погибоша аки обри, ихъ же несть ни племене, ни наследка. По сихъ бо придоша печенизе,[242] и пакы идоша угри чернии[243] мимо Киевъ послеже при Ользе.