Том 1. В соболином краю

Еще в сороковом году молодой физиолог Демихов начал делать первые опыты по пересадке органов. Сначала цепь сплошных неудач, потом первая награда за терпение и настойчивость — пересаженное сердце работало несколько часов.

Снова упорные поиски, анализ ошибок, и вот пересаженное сердце живет уже несколько дней, потом несколько недель.

Сотни больших и малых проблем приходится решать настойчивому человеку, в каждой новой операции учитывать все предыдущие удачи и горький опыт неудач. Нелегко идти человеку, если ни одного следа не оставили до него на трудной дороге. Вернее, дороги еще нет. Ее приходится прокладывать. Но трудный путь сулит очень заманчивую цель. Человеку можно будет восстановить утраченные органы. Еще вчера об этом можно было прочесть разве что у досужего фантаста. Теперь мечта стоит на реальной основе.

Опыты ведутся на собаках. Вполне понятно, что никакой собаке не нужны две головы и два сердца. Изучается взаимоприживаемость тканей, оттачиваются техника и методы операций, прощупываются открытые и еще не открытые законы жизнедеятельности организмов. Очень большая и кропотливая работа, очень умелых рук и большого разума требует она.

У Владимира Петровича добрые, чуть усталые глаза, глаза человека, видевшего и сомнения, и радости удач. Он записывает, как проходил очередной опыт, намечает программу завтрашней работы. Просит показать ему почту.

Первым лежит письмо из Ирана. Пишет студент: «Восхищен вашими работами. Решил посвятить себя важной проблеме. Пришлите, если можно, литературу, поделитесь наблюдениями. Желаю удач».

Больших удач вам, Владимир Петрович!

_{Фото автора. 28 сентября 1958}

Листопад на Доном

Над Доном листопад. Еще вчера березки беспечно танцевали на берегу, а сегодня в леске заночевал мороз. Ранним утром, убегая от солнца, под каждым кустом оставил он белую постель.

Вот в это время и появляется в лесу сказочный колдун. Его никто не видел, но работа его повсюду. Скорее всего ночью ходит колдун по лесу. В руках у него ведерко с краской и большая кисть. Мазнет, и не зеленая уже на клене рубашка. Словно подожженный, стоит клен.

«Ах, как хорош!» — вздохнет березка. Красавице невдомек, что и на нее брызнул золотом лесной волшебник. И рябину не обошел, и дикую грушу. А сосенку не стал красить. Чуть дотронешься — колется. Вот и будут стоять молодые сосенки темными монашками. Но от этого лес не подурнеет.

Стоит лес тихий и задумчивый. Налетит ветерок. Падают, падают золотые монетки листьев… Идет листопад над Доном.

«Не пора ли очнуться от осенних грез, — скажут читатели. — Какие там леса над Доном! Вот о наших подмосковных или архангельских рассказали бы…»

Верно. Хороши леса подмосковные и архангельские. Но именно о новом лесе над Доном хочется рассказать сегодня. Он очень молод. В нем нет глухих замшелых кварталов. Лес лежит неширокой полосой вдоль реки. Всего шестьдесят метров по левому берегу, шестьдесят по правому. Зато очень длинна эта лесная строчка: от Воронежа до самого Ростова.

Река капризничает. Как разгулявшийся казак, петляет по пахучим донецким степям. И лес не отстает, тоже петляет, повторяя все изгибы воды. Если пройтись и смерить зеленую полосу, будет как раз 1055 километров.

Это настоящий лес. Лесники так говорят: появились грибы и муравейники — значит, жить лесу.

Лес растет. Кажется, совсем недавно собирали желуди, в осеннюю грязь втыкали тоненькие саженцы. Думалось: неужели вырастут?

Прошло десять лет. У кого сердце не защемит от радости: посаженные прутики уже в три раза обогнали человека ростом. Дубки и березки сомкнулись кронами, а сосенкам тесно, надо прореживать. Лес, настоящий лес! И запах в нем здоровый лесной, и листья шуршат под ногами. В чащобе можно спугнуть выводок куропаток, близ деревень, у березок, сельские девчата водят хороводы. У села Ольховатки я подсел к гармонисту. Улучив минутку, когда стихла пляска, спросил, есть ли такие, что сажали эту полосу.

— Конечно, есть. Вот любого расспрашивай.

И сажали, и ухаживали. Но уж если писать, то о нашей Катюшке-лесничихе. Страсть как привязалась к лесу. Даже прозвище у нее лесное.

Мы сидим с Катей Трубициной на краю поляны. Ласковое солнце играет на ее загорелом лице, на ярком бумажном платочке. Притихшие было при незнакомом человеке девчата снова загомонили.

Мы с Катей вспоминаем. Она пришла на полосу, когда ее только что приняли в комсомол.

Мне в то время с ватагой школьных друзей пришлось собирать в воронежских дубравах желуди для посадки. Разговор то и дело прерывается восклицаниями: «А помнишь?!»

— Помнишь, как это начиналось?

Еще бы… Сорок шестой год. Еще не отдышавшись от войны, не везде вышли из землянок сожженные воронежские села. А тут новая беда…