– Почему то не цветет? – говорит Асан. – Там гора, гора смотрит на солнце, миндаль смотрит на гору, солнца не видит, оттого там и не цветет.
На том маленьком дереве чуть слышно поет единственный зяблик. Пролетел одинокий, полусонный зимующий грач, а земля просоленная, голая, горы тоже совершенно голые, вся площадка между голыми горами какая-то нищая, и вокруг нее реют невоплощенные души цветов. Спрашиваю своего друга:
– Где же обещанный сад, эти бамбуки, допотопные деревья, магнолии, кипарисы, дерево жизни?
– Вот сад, – показывает мой друг какие-то палочки, – только забудь наши обыкновенные меры, смотри больше на солнце, море, скалы и создавай свой собственный сад. У этого благословенного моря каждый мечтает и творит, для наслаждения здесь не нужно высоких деревьев, из этих палочек я создаю свой собственный сад. Видишь, вот здесь бамбуки, здесь будет множество роз, вот кипарисы, видишь?
Вижу я только палочки на просоленной, каменистой, бесплодной нищей площадке, вижу камень, воду. Но друг мой – поэт и может творить из ничего, почему бы и мне не попробовать?
– Вижу бамбуки, розы, кипарисы, – отвечаю я другу-поэту.
– Это, конечно, ты знаешь, – продолжает он, – дерево греков – маслины, мирты и лавры?
– Вижу мирты и лавры.
– Вот тис, может расти тысячи лет, он может быть современником Владимиру Святому.
– Вижу Владимира, едет креститься в Корсунь.
– А вот и знаменитая веллингтония, о которой я тебе так много писал, – дерево жизни, неумирающее. Видишь?
– Конечно, вижу дерево жизни.
Маленькая Соня так серьезно и напряженно глядит на меня, сероглазая и нервная, должно быть понимает, что я смеюсь над их садом.
– Ты видишь веллингтонию, – останавливает она, – а куда же ты смотришь?.. Я за ним давно смотрю, – доносит Соня, – он ничего не видит, притворяется, он врет, он…
– Соня! – останавливает бабушка. – Кто это «он», что это за «он» такой? У него есть свое имя.
– Медведь!
– Что? Как ты смеешь?
– А зачем он врет?
И побелела от злости, еще немного – расплачется.
– Ты разве никогда не врешь? – спросил я девочку.
– Я никогда не рву! – крикнула и убежала плакать к себе.
А добрый пузик Костя лезет ко мне, обнимает и шепчет на ухо:
– Дядя-медведь, ты не врешь, ты слепой, скажи, что слепой.
– Они у нас, правда, никогда не врут, – говорит бабушка. – Самим не нужно, и дети не будут, дети – хороший народ…
«Я никогда не рву!» – слышалось издалека сквозь детские рыдания.
Так провалился я в своем творчестве, вижу нищую площадку с колышками, голый камень, воду и прямо говорю своему другу: «Что тут любить?»
– Полюби камень – и ты все поймешь; из воды, камня и света построй новую вселенную.
Проходит несколько дней одинаково светлых. Без всякого изменения стоят палочки в саду и два миндальных куста, один с цветами, похожими на бумажные, другой по-прежнему смотрит на гору, гора смотрит на солнце, – куст не цветет. Единственный грач улетел, скрылся зяблик за горы справлять северную весну. Соня дразнит меня:
– Я в море купалась, а ты не купался, я в Отузах была, а ты не был…
Станет в углу и заведет свою дудочку, пока я тоже не начну дразнить:
– Я плавал по океану, а ты не плавала, я рожь косил, а ты не косила, – и наберу много всего, девочка разозлится и бежит к бабушке жаловаться:
– Он опять меня дразнит!
– Кто он? – спрашивает бабушка и проберет ее, а мне потихоньку скажет: – Вся в мою бабушку, большая будет плутовка!
Раз Соня начала было выделывать свои штуки:
– Я была на горе Кара-Даг, а ты не был!
«Как же это я до сих пор не собрался на знаменитую гору! – подумал я. – Непременно же надо сходить туда перед отъездом». Асан взялся меня проводить, и в то же Утро мы пошли на высокую и страшную черную гору.
Вблизи нас поднимался какой-то господин, похожий на полную женщину, с тетрадкой в руке; с ним была мужественная высокая дама с длинной палкой. Когда мы их догнали, господин спрашивал свою даму очень странно: «Через что я вас знаю?» Асан мне рассказал, что господин из «индийской партии», в этой партии и говорят, и одеваются, и живут совсем особенно.
– Через что я вас знаю?
Дама отвечала просто, что видит господина в первый раз.
– А я вас знаю, – говорил он, – через что я вас знаю?