Том 1. Уездное

Колумб улыбнулся – очнулся: улыбка трезвит куда крепче нашатырного спирта. Лизанька упорхнула, поймал Колумб последнее слово «разниму» и увидел: из зеркала медленно двинулась к нему Панни… Сейчас…

Взглянул – захлебнулся Колумб в ее глазах. Неведомо куда покорно пошел за нею… Закружили винтовые ступени, завесился темной завесой тяжелый топот ног.

В забытой боковуше на полу шуршнули бумаги.

Месяц, заволокшись туманом, трепетал за окном…

Только одни глаза – одни глаза – пред собою видел Колумб.

– Так вы та-ак? – придвинулись глаза. – Вы с этой куклой, вы не хотите ни на…

Оборвала. Из-за далекой тихой завесы – топот ног…

– Я… Я же ведь это… – сказал Колумб. – Я – Иван Максимыч, – хотел сказать и не мог…

Взял теплую ее руку, сжал так, что услышал легкий хруст. И тотчас почуял на своих губах жаркие, жадные губы. Закрыл покорно глаза.

– Панни, вы же знали: я и тогда в подъезде… Панни, я вас всегда… – умолял ее Колумб.

Панни стала смеяться чуть слышно: закружились вертко, как бесы, вихорьки далекой метели…

Со смехом залезла горячей рукой в рукав к нему, поползла – все выше…

– А-а, всегда? – пытала огнем.

– Всегда, – ответил радостно-твердо Колумб. – Еще тогда, на приступочках…

…В настоящем, не зеркальном, мире прошли, должно быть, только минуты: вернувшись, увидал Колумб – Лизанька разнимала еще сестер. Подбежала, протянула Колумбу ручки:

– Вальс.

– Я вальс не хочу. Пойдемте лучше, тут жарко… – но Лизанька уходить не хотела.

– Сейчас ведь фанты…

В зеркале справа уже звали назад Колумба огромные глаза. Мимо мигал Семен Вентерь с подносом: обносил аршад. Был Семен Вентерь мышино-юркий и вострый.

«Надо Лизаньке взять… а то нырнет сейчас куда-нибудь в угол, в мышиную норь», – и стал Колумб, сам себе дивясь, ждать всерьез, что юркнет Семен.

Пила фарфоровая Лизанька бело-фарфоровый аршад. Почему-то очень понравилось Колумбу: показалось, так надо.

– Пейте. Пейте еще. Ну, пожалуйста…

Повернулся Колумб, чтобы Вентеря отыскать – и в первый раз увидал командира: в резном деревянном кресле деревянно сидел он, застылый, недвижный. Представился Колумбу совершенной мебелью.

Ударил оркестр. На туманном льду зеркал задрожали призраки пар. С Лизанькой несся куда-то Колумб, все равно куда.

– Ha подолах… какие теперь носят пуфы на подолах! – в ухо Колумбу протянул голос.

Поднял глаза – увидел засыпанные пудрой щеки, завитую челку Шурочки Васиной. И тотчас, как крылом, ударило с лету в лицо – отмахнулся… Скомканный платочек упал на пол…

– Прозевали, прозевали, вам… – захлопала точеными ручками Лизанька.

Вышел на середину Колумб, покорно глядел на Панни: как царица, она сидела посередине. Подвитой, нафабренный, лубочным пажом стоял сзади Володя.

Улыбаясь, что-то пошептал Володя царице.

– Завяжите ему глаза, – закричала Панни.

«Теперь куда-то поведет – и смерть…» – радостно захотелось Колумбу.

Володя взял за бока Вентеря, приволок откуда-то Вентерь подушки, положил их перед Колумбом на сажень одна от другой. Развязали Колумбу глаза.

– Ну, Колумб, – сказал Володя. – Теперь завяжем, и будешь прыгать. Только, избави Бог, не наступи…

И только обезглазел Колумб, Володя, пальцем всем погрозив, выхватил подушки, ткнул Вентерю их – и замер. Старательно прыгнул Колумб над пустым полом…

– Не задел? – спросил он Володю.

Публика зажимала рты, чтоб не фыркнуть, махали руками, умирали…

Колумб прыгнул еще раз над пустым… Ступил на каблуки – испугался – оперся руками – на четвереньках…

Тут грохнули все, застонали. Встрепенулся Колумб, содрал с глаз платок – и увидел… только одну Панни. Только ее. Она смеялась над ним, широко открыла свои крупные губы… Смеялась громко, больше не было никого слышно.

Колумб ступил к ней на шаг, упористо ноги расставив, глядя на нее с минуту. Повернулся, не спеша, ушел…

Оркестр плясал. Скользили в зеркалах искривленные тени. Мимо Колумба мелькнула пудра и челка Шурочки Васиной.

– Какие пуфы-то теперь на подолах… – крикнула она.

– Бедный. Вот еще вздумали они, подушки… – Лизанька вложила Колумбу свою холодную ручку.

В кукольных ее глазах показались Колумбу слезы.

– Лизанька, мы пойдем еще… – и снова понесся куда-то с хороводом теней.

Делая оборот посреди зала, твердой рукой Лизаньку остановил Колумб. Под музыку, закрывши глаза, на минуту нежно прильнул к Лизанькиным прохладным фарфоровым губкам. Когда отолпили его кругом, вымахивали негодующие руки, брызгали слюнями, Колумб, бледный, спокойно сказал:

– Лизанька – моя невеста, ведь я не виноват, что так люблю. Я не мог удержаться…

– Поздравляю вас. Я и не зна-ала… – услышал Колумб ласковый голос Панни.

7

Колумб перебрался к тестю, к Водоемким, и занял там с Лизанькой мезонин. Две комнаты: спальня и кабинет Колумбов – Колумбовы книги.

В первую же ночь Лизанька в шелковой белоснежной сорочке, вся дрожа, как росинка белоснежная, – сидела на кровати, подобрав под себя ноги, чтобы не было стыдно. Со страхом ждала, что ответит Колумб. Ее ли первую любит? Никого не любил, никого не касался?