Том 1. Тяжёлые сны

— Послужите помощницей годика два, три, — ласково говорил он ей, — а там мы вас и учительницей сделаем.

Валя была в восторге и горячо принялась за дело. Мальчики, ее ученики, маленькие удивленные зверьки с грязными лапами и неопрятными носами, были тупы и бестолковы, но они хотели учиться и всячески натуживались на уроках, чтоб «дойти до дела». Уроки были, конечно, трудны для неопытной и малосведущей Вали, но дело койкак двигалось.

Зато Вале трудно было ладить с учителем. Сергей Яковлевич Алексеев был человек дикого и глупого вида. Лоб у него был узкий, низкий, затылок воловий, лицо заросло колючими темно-рыжими волосами. Сестры Дылины, знавшие его раньше, со свойственною им откровенностью называли его обалдуем. Беда Вали была в том, что он имел причины быть недовольным ее назначением и смотрел на Валю как на врага.

До Вали в его школе тоже была помощница. Учитель и помощница рассчитали, что им будет выгодно соединить свои жалованья и жить вместе: сорок рублей в деревне — это громадные деньги, — к старости можно прикопить кругленький капиталец, если откладывать каждый месяц понемногу. Они поженились в прошлом году на Красной Горке. Лизавета Никифоровна переселилась из крестьянской избы в квартиру учителя, при школе. В неуютных дотоле двух комнатах Сергея Яковлевича запахло семейным очагом, — и учитель блаженствовал.

Получив в земской управе в первый раз жалованье свое и женино и почувствовав себя богаче Ротшильда, Сергей Яковлевич решил кутнуть во всю ивановскую, но не по-холостецки, а приличным, семейным образом. Он купил с этой целью елисеевского портвейну, целую бутылку, в рубль двадцать пять копеек, и остальную до двух рублей сумму издержал на приобретение разных закусок, а именно: сыру со слезою и трещинками и колбасы, полгода тому назад привезенной из столицы и слегка подернутой белесоватым слоем плесени. Нагрузив карманы, он шел по улицам в праздничном настроении, которому соответствовала превосходная погода. Сквозные тучки тихонько таяли и тонули в голубой пустыне; молодые березки бульвара покачивали за зеленою решеткою своими белыми стволами и протяжно лепетали тоненькими веточками; веселая пыль вилась и носилась серыми вихрями и облаками и не хотела угомониться; река игриво колыхалась во всю свою ширину мелкою рябью, и солнечные лучи дробились на ней, словно кто-то рассыпал целую горсть новеньких гривенников. Такое сравнение пришло в голову Сергею Яковлевичу, и он, опершись на перила моста, размышлял:

«А что, если б там в самом деле были гривенники? Пошел ли бы я теперь собирать их? Э, зачем бы я стал трудиться, лезть в воду, рисковать простудиться!»

Встречались знакомые, поздравляли, дружелюбно подмигивали на левый карман его пальто, откуда торчала завернутая в белую бумагу бутылка. Сергей Яковлевич улыбался, хлопал себя по карману, где было вино, и по тому карману, где были деньги, и объявлял:

— Тороплюсь домой. Знаете, нельзя ж.

— Ну, ну, — отвечали ему, — еще бы, жена, поди, ждет не дождется.

И присовокупляли к этому еще разные поощрительные и остроумные замечания, соответствующие, по правилам приятного обхождения, положению дел.

Встретился Сергею Яковлевичу и инспектор, Александр Иванович, и тоже поздравил.

— Вот теперь вам веселее будет, — сказал он.

— Как же-с, Александр Иваныч, гораздо веселее.

— Семейка ваша учительская увеличится…

— Гы-гы, — стыдливо и радостно хихикнул Сергей Яковлевич.

— К осени, — кончил Александр Иванович.

— Гы-гы, Александр Иваныч, к осени не поспеет.

— Чего не поспеет, — уж есть кандидатка.

— Кандидатка? — в замешательстве и недоумении пролепетал Сергей Яковлевич.

— Есть, есть! Уж за лето, так и быть, пусть ваша супруга попользуется жалованьем, — пригодится вам на обзаведенье, — а с осени назначим вам помощницу.

— Да зачем же, Александр Иваныч? Жена ведь не хочет уходить, — она останется, что ж, отчего ж ей не остаться?

— Что вы, Сергей Яковлевич, разве это можно?

— Да отчего же?

— Оттого, что не дело. Что за учительница, коли она замужем? У нее хозяйство, дети будут. Да надо и другим место дать, — Лизавета Никифоровна пристроилась.

Сергей Яковлевич как с неба упал. В состоянии, близком к мрачному отчаянию, возвращался он домой, трясясь на жестком сиденье валкого тарантаса, который прыгал высокими колесами по твердым колеям глинистой дороги.

Несносная пыль лезла Сергею Яковлевичу в рот и в нос, слепила глаза; солнце, опускаясь к западу, глупо и равнодушно смотрело ему прямо в лицо, — очень неудобно было ехать. Воркуны надоедали своим однозвучным брекотком. Притом же вспомнил он, что Лизавета Никифоровна вовсе не так красива, как ему казалось до свадьбы.

«Это я, значит, на свою шею взвалил такой сахар, — злобно думал он, — бантики, тряпочки, а зубы уж съела, — ни кожи, ни рожи, ни виденья!»

Его оскорбила мысль, что он везет для нее вино. «Не жирно ли будет?» — подумал он и принялся откупоривать бутылку при помощи перочинного ножа. Выпивая и закусывая, скоротал он дорогу. Домой вернулся он в настроении воинственном и произвел первый семейный дебош.