Том 1. Тяжёлые сны

– Благотворительное? – с жесткою улыбкою спросил Логин, пропуская Анну вперед и идя за нею. Анна засмеялась и спросила:

– Вы не любите благотворительных дел?

– Помилуйте, что это за дела! Забава сытых, – отвечал он, угрюмо рассматривая узкие лямки ее сарафана, лежащие на желтоватой белизне открытой сорочки.

– А я думаю, что это и есть настоящие дела. Только слово нехорошее, книжное. И его употребляли слишком много, неразборчиво. А дела помощи… Да у нас, людей сытых, как вы называете, и дел-то других почти быть не может.

– Есть лучшее дело.

– Какое? – спросила Анна, оглядываясь на Логина.

– Искание правды.

– Это – отвлеченное дело. А правда – не в добре и не во зле, она – только в любви к людям и к миру, ко всему. Хорошо все любить, и звезду, и жабу.

– Едва ли много правды в любви, – тихо сказал Логин.

– А это, однако, так. Люди ищут правды и приходят к любви. Мне представляется, что так дело и шло. Сначала люди жили надеждою. Надежда часто обманывала и отодвигалась все дальше, как марево: евреи ждут Мессии, христиане надеются на загробную жизнь, – и вот люди стали жить верою. Но век веры кончается.

– Да, кончается, – старые боги умерли. А все-таки сильна потребность в вере. Новые божества еще не родились, и в том и вся наша беда, и вся разгадка нашего пессимизма.

– Да новые божества и не родятся, – со спокойною уверенностью возразила Анна.

– Их выдумают!

– Нет, этого не может быть. Будущее принадлежит любви.

– Вы, кажется, думаете, что и вера, и надежда мешают любви? – спросил Логин.

– Да, я так думаю. Мне кажется вот что: надежда – такая беспокойная, эгоистичная, при ней и вере, и любви тесно. Вера слишком точна, – при ней и надежда тает, и любовь смиряется заповедями и догматами. Надеются ведь только тогда, если может быть и так и этак, а тут все ясно, как в сказке: пойдешь направо – коня потеряешь, налево – головы не сносишь, вот и выбирай добро или зло. На что тут надеяться? И любить можно только свободно, а не по заповедям. А потом любовь будет людям как воздух.

– И земной рай устроит? – насмешливо спросил Логин.

– Не знаю. Может быть, она будет жестокая. Она будет принята миром, которому не на что надеяться, не во что верить.

Логин слушал рассеянно. Чувственная раздраженность опять томила его, и смущала близость голых плеч и рук, полуоткрытой груди, дразнили мелькающие из-под короткого сарафана слегка загорелые икры легко идущих по дорожной пыли ног; загоралось желание обнажить это стройное тело, благоухающее зноем амбры и розы, и овладеть им. Сказал томным голосом:

– Любовь – невозможность. Она – мэон, атрибут Бога, создавшего мир и почившего навеки. Наша любовь – только самолюбие, только стремление расширить свое «я», – неосуществимое стремление.

– А вы его испытывали?

– Жажду его! – тоскливо воскликнул Логин. – Ах, Анна Максимовна, скажите, вы верите в эту будущую любовь?

– Верю, – ответила Анна улыбаясь.

– Да ведь вера мешает любви? Вы непоследовательны! Но как вы достойны любви! Анна засмеялась.

– Вот неожиданный комплимент!

– Нет, нет! Я хотел бы вам сказать… Но все слова – такие жалкие! О, если б и вы…

Анна повернулась к Логину и смотрела на него. Ее вспыхнувшее лицо с широко открытыми глазами горело радостным ожиданием. Логин замолчал и шел рядом с нею, и глядел на ее вздрагивающие алые губы.

– Да, – сказала она смущенно, – может быть…

– Ах, Нюта! – страстно воскликнул Логин. Губы Анны, алые и трепещущие, были так близки. Знойное облако желаний трепетно пронеслось над ними.

Далекие, нечистые воспоминания вспыхнули в его душе, зазвенели в ушах грубые слова. Что-то повелительное, как совесть, стало между ним и непорочною улыбкою Анны. А молодая радость, жажда счастия влекли его к ней. Земля и пыль, приставшие к Анниным ногам, напоминали, что она – земная, родная, близкая, возникшая из темного земного радостным цветением, устремлением к высокому Пламени небес. Он мучительно колебался.

Ее губы горделиво дрогнули, и улыбка их померкла. В ее глазах промелькнуло скорбное выражение. Анна отвернулась и тихонько засмеялась. Холодом повеяло на Логина. Припомнился ему смех русалки на мельничной запруде, тот смех, который слышался ему в одну из его тяжелых ночей. Анна сказала грустно:

– Вы замечтались под ясным небом, а мне надо торопиться, а то отец… Я слышала, что вы разошлись с Коноплевым.

Логин рассказал ей о ссоре. Анна выслушала молча и потом сказала:

– Того и надо было ждать. Что это за человек! Дул ветер с запада, он был нигилистом. Повеяло с востока – стал фанатиком Домостроя. А мог бы сделаться и фанатиком опрощения. Может быть, и сделается. Все это у него случайное. Своего ничего. Он весь как парус, надутый ветром.

– Странно, – сказал Логин, – что он ни на кого не ссылается, кроме Мотовилова.

– Мотовилов! Вот человек, который не имеет права жить!

Логин взглянул в ее лицо. Оно все пылало гневом и негодованием. Логин покорно улыбнулся.