Том 1. Тяжёлые сны

– Было мне лет двенадцать. Я захворал. И вот перед болезнью или когда выздоравливал, не помню хорошо, приснилось мне, что случилось что-то невозможное, а виной этому я, и это невозможное я должен исполнить, но нельзя исполнить, сил нет. Словами сказать – это бледно, а впечатление было неизъяснимо ужасное, ни с чем не сравнимое, – как будто все небо с его звездами обрушилось на мою грудь, и я должен его поставить на место, потому что я сам уронил его. И я безумно шептал впросонках: «Тысячу гнезд разорил, – сыграть не могу». Это часто припоминалось мне потом, но всегда гораздо слабее, чем я пережил. Так удивительно было это впечатление, что я потом старался вызвать его в себе, – искусственно создавал кошмар. Кошмары мучили, томительные, сладостные, – но то, единственное, не повторялось. Теперь, после того как я так долго и упорно гнался за жизнью и так много ее погубил, я понимаю этот пророческий сон: жизнь душила меня, – ее необходимость и невозможность.

– Невозможность жизни! Живут же…

– Живут? Не думаю. Умирают непрерывно – в том и вся жизнь. Только хочешь схватиться за прекрасную минуту жизни – и нет ее, умерла.

– Какая гордость! Зачем требовать от жизни того, чего в ней нет и не может быть? Сколько поколений прожило – и умерли покорно.

– И уверены были, что так и надо, что у жизни есть смысл? А стоит доказать, что нет смысла в жизни, – и жизнь сделается невозможною. Если истина станет доступна всем, никто не захочет жить. Чем более знания и ума в обществе, тем заметнее делается, как иссякают источники жизни. Вот почему, я думаю, люди нашего века так жалостливы к детям: их наивная простота завидна нам. Говорят, – я для детей живу. Для детей! Прежде для себя жили и были счастливы, как умели.

– Потому что были глупы?

– Давно сказано: «блаженны нищие духом».

– Что ж дальше будет?

– Что? Дальше – хуже. Великий Пан умер – и не воскреснет.

Зато Прометей освобождается.

– Да, да, освобождается, – свирепый от боли, рычит и жаждет мести. Скоро увидит, что мстить некому, – и завалится дрыхнуть навеки.

– Какое неожиданно-грубое окончание! – воскликнула Анна.

– Что тут грубого? Естественное дело.

– Нет, я с этим не согласна. У жизни есть смысл, да и пусть нет его, – мы возьмем и нелепую жизнь и будем рады ей.

– А в чем смысл жизни?

Анна положила локти на стол, оперла голову на ладони и молчала. Обшитые тонкими нитяными кружевами воланы пышных длинных рукавов обвисли двумя желтоватыми запястьями. Улыбалась и глядела на Логина. Радостью и счастьем веяло от доверчивой улыбки; она сулила блаженство и погружала душу в тихий покой самозабвения. Логину казалось, что душа растворяется в этом веянии юной радости, что нисходит забвение, успокоительное и желанное, как смерть.

– Смысл жизни, – сказала наконец Анна, – это только наше человеческое понятие. Мы сами создаем смысл и вкладываем его в жизнь. Дело в том, чтоб жизнь была полна, – тогда в ней есть и смысл, и счастье.

«Мысль изреченная есть ложь», – припомнилось Логину. Да и самое обаяние, которое владеет им, не обман ли, не одна ли из тех ловушек, которые везде расставлены жизнью? Он грустно сказал:

– Так, так, вкладываем в жизнь смысл, – своего-то смысла в ней нет. И как ни наполняйте жизнь, все же в ней останутся пустые места, которые обличат ее бесцельность и невозможность.

– Вы упрямы, вас не переспоришь, – мягко сказала Анна, расставляя шахматные фигурки: ее руки привыкли приводить вещи в порядок.

– Все люди упрямы, ответил в тон ей Логин, нежно глядя на ее задумчивое лицо. – Их можно убедить только в том, что им нравится. На что очевиднее смерть, и то не верится; хочется и сгнивши опять жить на том свете.

«Умрет и она! – подумал вдруг Логин. – И всякая смерть будет встречена без ужаса и забудется!»

Острые струи жалости, ужаса и недоумения пробежали в его душе. Он почувствовал, как погибло то молодое и счастливое, что трепетало сейчас в его сердце.

«Умерла минута счастья – и не воскреснет!»

Что-то поблекло, отлетело. Минуты умирали. Было тоскливо и больно.

Глава двадцать первая

В первом часу ночи Логин, Андозерский и Уханов вышли на крыльцо. У крыльца стояли дрожки: Андозерский велел извозчику приехать за ним. Но извозчика отпустили – ночь стояла теплая, тихая, – и пошли пешком. При луне дорога блестела мелкими камнями. Ермолин и Анна проводили гостей с полверсты и вернулись домой. Андозерский начал рассказывать неприличные анекдоты; Уханов не отставал. Их голоса и смех оскорбляли чистую тишину ночи, – и влажный воздух дрожал смутно и недовольно. Логин незаметно отстал и вошел в лес. Места здесь были ему памятны: он любил бывать в этом лесу.

– Ay, ay! Куда запропастился? – раздались с дороги голоса его спутников. Волки съедят!