– Еще ты этого не поймешь.
Захохотал звонко, по-русалочьи, и принялся гримасничать и кривляться.
– Что ты так гримасничаешь? – робко спросил Коля.
– А что? Нешто худо? – беспечно возразил Ваня, продолжая гримасничать.
– Даже страшно, – с кисленькой улыбкой сказал Коля.
Ваня перестал гримасничать, сел смирно и задумчиво посмотрел на лес, на воду, на небо.
– Ничего нет страшного, – сказал он тихо. – Прежде в чертей верили, в леших. А теперь, ау, брат, ничего такого нет. Ничего нет страшного, – тихо повторил он, и еще сказал еле слышным шепотом, – кроме человека. Человек человеку волк, прошептал он часто слышанное им от отца изречение.
Ваня, посмеиваясь, вытащил из кармана начатую пачку папирос.
– Давай покурим, – сказал он.
– Aй, нет, как можно, – с ужасом сказал Коля.
Ваня вздохнул и сказал:
– Уж слишком все мы, дети, привыкли слушаться, – от отцов переняли. Взрослые страх какие послушные, – что им начальник велит, то и делают. Вот бабьё, – те самовольнее.
И помолчав, он сказал насмешливым и убеждающим голосом:
– Эх ты, от табаку отказываешься! Цветочки, травку, листики любишь? – спросил Ваня.
– Люблю, – нерешительно сказал Коля.
– Табак-то, – ведь он тоже трава.
Ваня посмотрел на Колю прозрачными, русалочьими глазами и, посмеиваясь, опять протянул ему папиросу.
– Возьми, – сказал он.
Очарованный прозрачным блеском Ваниных светлых глаз, Коля нерешительно потянулся за папиросой.
– То-то, – поощрительно сказал Ваня. – Ты только попробуй, потом сам увидишь, как хорошо.
Он раскурил и свою, и Колину папироску: спички нашлись в одном из его глубоких карманов, среди всякой мелочи и дряни. Мальчики принялись курить, – Ваня, как привычный курильщик, Коля – с озабоченным лицом. И он сейчас же, от первой затяжки, поперхнулся. Огненная туча рассыпалась в горле и груди, и в дыму огненные искры закружились в глазах. Он выронил папироску.
– Ну, что же ты? – спросил Ваня.
– Горько, – шепотом, растерянно сказал Коля, – не могу.
– Эх ты, неженка, – презрительно сказал Ваня. – Ты хоть одну папиросочку выкури. Кури понемножку, не затягивайся глубоко, – потом привыкнешь.
Коля мимовольно, как неживой, всунул папироску в рот. Он сидел на земле, прислонясь к дереву спиной, бледный, со слезами на глазах, курил и покачивался. Едва докурил. Голова разболелась, тошно стало. Он лег на землю, – и деревья медленно и плавно поплыли над ним в круговом, томительном движении…
Ваня говорил что-то. Его слова едва доходили до затемненного Колина сознания.
– Когда бываешь один, – сказал Ваня, – можно сделать так, что станет ужасно приятно.
– Как же? – спросил Коля вялым голосом.
– Начнешь мечтать… Ну, да ты этого не поймешь… После расскажу… Вот, сюда ты ко мне и ходи. Право, давай здесь собираться, – просил Ваня.
Коля хотел отказаться, но не мог.
– Ладно, – сказал он вяло.
Дома Коля озабоченно показал маме свои разорванные штанишки. Мама засмеялась, глядя на его опечаленное лицо: она была сегодня хорошо настроена, – ей дали ту именно роль на любительском спектакле, которую она мечтала сыграть.
– А ты вперед осторожнее, – сказала она Коле. – Вот тебе и обновка.
Коля улыбнулся виноватою улыбкою, – и мама сразу догадалась, что на его совести есть еще что-то. Мама взяла его за подбородок, подняла его голову.
– Да что ты бледный? – спросила она.
Коля вспыхнул и опустил голову, с усилием освободясь от маминой руки.
– Это еще что такое? – строго сказала мама и нагнулась к нему.
От Коли пахло табаком.
– Коля! – сердито крикнула мама. – Что же это, от тебя табачком пахнет! Рано, голубчик!
Коля заплакал.
– Я только одну папироску, – виноватым тоненьким голосом признался он.
Маме было смешно и досадно.
– Зачем ты водишься с этим скверным Ванюшкой? Противный, лягушка зеленая, – досадливо говорила мама.
– Я не буду больше курить, – плача говорил Коля, – а ему отец позволяет.
– То-то и хорошо, – с негодованием сказала мама.
– Он хороший, право, а что ж, коли ему позволяют, – убеждал Коля.
– Ах ты, курильщик! – сказала мама. – Чтоб никогда этого больше не было, слышишь?
В эту ночь ворона приснилась Коле. Противная и страшная. Коля проснулся. Была еще ночь, – полусветлая северная ночь.
Потом Коля видел во сне Ваню с его ясными глазами. Ваня посмотрел пристально, сказал что-то невнятное, – и у Коли сильно забилось сердце, и он проснулся.
Потом Коле снилось, что он поднялся с постели и летит под потолком. Сердце замирало. Было жутко и радостно. Тело неслось без усилий. Страшно было, что толкнешься в стену над дверью. Но это обходилось благополучно, – Коля опускался, где надо, и в другой горнице опять всплывал под темный, сумеречный потолок. Много было покоев, и один за другим являлись они все более высокие, и полет в них все более жуткий и быстрый. Наконец из высокого, темного окна, которое бесшумно распахнулось перед ним, вылетел он на свободу, поднялся высоко под небо и, закружившись томно и сладко в его глубокой вышине, пронизанной солнцем, оборвался, упал и проснулся.
На другой день Коля как-то мимовольно очутился в том же овраге. Не хотел идти. Но пошел, словно по привычке.