Том 1. Солнце мертвых

Звал, а не постигли! И напутывали узлы… А Весы взвесили и требуют неумолимо: да будет Великое Равновесие! И будет распято! И уже давно вколачивает в себя гвозди. И тем страшнее и больней это распятие, чем больше накоплено «мяса». Круговая порука! И вот все гвозди тащут, и крест сбивают, и кровь из себя точат. Вот уже мы с вами, как специалисты этого дела, и приводим в прекрасное исполнение. А мясистый-то человек говорит гордо: какая чудесная вещь организованность и что за сила у человека! Какая подлая слабость у человека! Не усмотрели Знака. А он простер страшные концы свои от края и до края светлого неба… – сказал Шеметов восторженно, и в глазах его увидал Сушкин пламенную тоску. – А человечество разменяло этот Знак на значочки и таскало, как побрякушку. Про третью щеку говорили? Да как же не искать третьей щеки, когда у самого обе излуплены?! У каждого излуплены в свалке проклятой… Так вот и хочется каждому прикрыться чужой третьей, чтобы в барышах остаться. И каждый лупит, и каждый тоскует и ждет чудесного. А уплатить за чудесное не думает.

– Итак, это наказание – этап? – спросил Сушкин.

– Это подведение итога. Две тысячи лет тому назад итог был подведен: показано было человечеству богатство, кровью нажитое… указана была чудесная дорога по вехам, кровью и муками добытым! Я не поп, конечно, и осмысливаю великий опыт веков… Все человечество, искавшее своего смысла, чудесного своего цветка, ну… идеала, что ли… ну, счастья, что ли… сказало Одним Избранником: «за них Я посвящаю Себя, чтобы и они были освящены Истиною!» И напрасно оказалась Жертва. И вот второй итог: за это «посвящение» Одного, как величайшего выразителя всех миллиардных поколений, всех мук этих поколений – все! Ибо безмерна Жертва! Не увидали Креста – да увидят Креста! И увидят. Да будет Великое Равновесие. А иные чудесную идеологию строят, проявление мощи видят.

– А психоматематика? – спросил Сушкин.

– А я думал – вы уж и разобрались в ней, – удивился Шеметов. – Ну, учет высшим масштабом… проникание в Лик жизни! тут все утончено – и любовь, и глаза, которые должны видеть под оболочкой… и сила принять величайшую из ответственностей – за всех перед самим собой…

– Ну, хорошо, – сказал Сушкин. – Я, положим, и признал: я – так всем! ну, за каждое мое действие отрицательное, что ли… понесут ответственность, – и я воздержусь. Но большинство-то будет наслаждаться! Какое нам дело? Ну, пусть, скажут, страдают, а нам хорошо!

– Да, до поры. А в итоге равновесие будет – и путь будет прочищен, и новая веха поставлена! Вот и подымись, во имя будущего-то подрасти, прими муку, но подрасти и выведи будущие мириады на светлую дорогу. Увидь, наконец, великий масштаб, а не свои сантиметры! Все равно, подрасте-ошь, хоть и в крике, – иного выхода нет. Но это «несправедливость» только для маленьких, а большой – примет. Один Большой уже принял и поставил Веху. Теперь принимают и маленькие…

– Когда же вы пришли к этому?

– Привела жизнь… – сказал Шеметов, и Сушкин опять почувствовал и по лицу его, и по тону, что его жизнь была страшно несчастна. – Особенно стало мне ясно за этот год участия в «круговой поруке»…

Сушкин посмотрел на Шеметова. Какое страдальческое лицо! И не мог удержаться – спросил:

– Вы очень страдаете?

– Нисколько. Это зуб у меня тоскует, – сказал он с усмешкой. – Я уже вышел из этого состояния… Страдать может тот, кто в страдании одинок… а разве мы одиноки? Ведь говорю же я вам: круговая порука… а «круг»-то этот слишком теперь велик. Жалею, скорей…

– И убиваете…

– Очень. Надо же помогать, чтобы скорей кончилась эта великая операция. Я так говорю: вы, мои организованные противники, особенно постарались для «мяса»… ну, и получай гвоздь! А моя Россия, мой бедный народ… он меньше всех виноват в этой «мясной» вакханалии… И я стараюсь, чтобы моим выпало на долю меньше гвоздей. И мой аппарат пока в этом мне не отказывает. И я гвозжу с упоением! Не с тем, про что Пушкин, кажется, говорил, – …«есть упоение в бою у бездны мрачной на краю…». То – садизм, а я, как хирург.

– Да, я слышал… – сказал уже без усмешки Сушкин: – у вас и пушки имеют особенные прозвища…

– Так точно, Есть, например. Гвозди-ка… Не гвоздика, а через тире. Недурно? – с холодком в глазах усмехнулся Шеметов. – Она очень любит «играть в картечь»… Ее чуть было не прибрали к рукам, только это «чуть» очень дорого обошлось! О-очень дорого! – с особенным ударением и жуткой усмешкой сказал Шеметов. – Ну-с, вам пора поспать.