Том 1. Солнце мертвых

Опять на углу была церковь, низенькая, расплывшаяся, как пасха, старенькая. Кто-то ходил в ограде и зажигал кривой свечкой на палке цветные кубастики. Церковь была открыта, в ней еще было сумрачно, и опять празднично потягивало можжевелкой.

– Запах этот люблю, детский… какой-то радостный. Сколько ассоциаций! Погоди… – удержал Качков за руку студента. – Ну, постоим немного. Помню, – маленький-маленький я, меня ведут по темной улице, и совсем не страшно. Я даже покойников не боюсь, так мне не страшно. Потому что нет смерти! Мать говорила: теперь нет смерти! Ведь уже одно это победа! Хоть один день, хоть одну секунду поверить, что уже нет смерти. Может, это прогноз будущего, когда действительно не будет смерти.

– Смерть всегда будет, – сказал студент.

– А, должно быть, старинная… такие редки. Их уже домами задавило. Тут идея живет, а кругом каменные дома-чудища, где гремят ступки, сдают комнаты, сидят без сапог. И колокола начинают звонить в стенах, у пятого этажа! А на крест вытряхивают ковры…

– Знаешь что, брат, – сказал студент, всматриваясь в Качкова. – Вот вышел ты, и еще больше волнуешься. А это совершенно лишнее при твоей… лихорадке.

– Мне гораздо лучше. Войдем?

Они вошли. Народу было еще немного. Ходили взад и вперед, возили ногами можжевельник. Направо у Распятия молилась, тряся головой в сложенные у лба пальцы, старушка. Мигала пунцовая лампада, и бледные руки Распятого в тенях от цепей лампады будто сводило судорогой.

– А ведь хорошо – все красное! – сказал Качков на лампаду. – Свечи красные и цветы красные и розовые… И кровь, и радость.

Но пока под сводами было темно.

Когда они выходили, народ шел гуще. Попахивало сырыми квартирами и новой, невыветрившейся одеждой. Напирали к свечному ящику, оглядывали верха – пробивались поближе. На паперти толстый хоругвеносец с густой бородой, в позументовом кафтане, кричал кому-то:

– С запрестольными от Ивана Николаевича будут! Подходила и чистая публика. Дамы в белых платках несли белые подолы, пахли духами. Провели под руку старенькую барыню в капоре и лисьей ротонде с серым лицом, а за ней богаделенка протащила коврик. Взявшись за руки, втягивалась в толпу оживленная вереница веселых девичьих лиц, – гимназистки с красными свечками. На паперти тоже продавали свечи при мигающем огоньке. Позвякивали деньги. Бежали в глубину церкви над головами безыменные белые свечки – празднику. Певчие черной кучкой толпились особняком, точно собрались заговорщики. Высокий и тощий, должно быть бас, урчал говорком:

– Тенора нет… где тенор, где Васильев? Подкатывали неслышно на своих лошадях и медленно вылезали. Зажигали над входом красную звезду. Мальчишки просились на колокольню.

Качков и студент пошли, но теперь уже им шли навстречу, а через квартал уже шли другие, туда – куда и они. Только теперь по народу можно было отыскать церкви. Да они уже начинали обозначаться на темном небе огненными верхушками. Из-за невысокого дома выглядывала башенка в огоньках.

Это был, должно быть, богатый приход, – валило народу из переулков, и справа и слева.

– Это какая церковь? – спросил Качков попавшегося мальчишку.

– Каменная! – сбаловал мальчишка и потом сказал, что это церковь Ивана Богослова.

Иван Богослов сиял: висели гирлянды над входами и все окна были в белых кубастиках. Здесь уже началась служба, и трудно было пробиться. За посеребренной оградой, под полотняным навесом, стояли на новых полках залитые огнями красных и белых свечей пасхи и куличи в красных розах. Мальчишки глазели на это чудесное, огненное и цветное, и в глазах их горели свечи, тускло блестели головы и промытые щеки. И сиял над белой палаткой крест в красных кубастиках.

– Как красиво! – сказал Качков. – Какая игра!

Хорошо пахло сдобным и кислотцой. Сидел на корточках огромный мужик в полушубке и поправлял красными лапами разъехавшуюся пасху, а мальчишки таскали крошки.

Пришла кучка солдат и дружно полезла в забитый головами проход, обнажив стриженые затылки, с фуражками на плечах, натирая шинелями чужие щеки. Было трудно пробиться. Качков со студентом остались на паперти и смотрели через головы вглубь, где тускло поблескивала позолота и краснели венки икон. А вот и знамена. Они зыбились в этой глубине темно-золотые и темные, поматывая кистями на древках, – знамена церкви. И уже катились на улицу голоса, и ребячьи голоски дискантов высоко возносили: –…ангелы по-ю-ут на не-бе-си!

Вывалилось за ними живое нутро церкви и потекло под знаменами.