Том 1. Рассказы и сказки

Через час яхта, лавируя и обманывая все еще очень сильный ветер, вошла в бухточку и бросила якорь. Тут было очень тихо. Рыбаки возле шалаша варили уху. Убрав паруса, компания переправилась в ялике на берег. Руки, натертые солеными шкотами до мозолей, горели. Спины, незаметно опаленные сквозь тонкие рубашки солнцем, чесались. Приятно было напиться у рыбаков мутного чаю из душистых прибрежных трав, сваренного в котелке; недурно было закурить отсыревшую в кармане коричневую керченскую папироску, потом уснуть под мерный плеск прибоя и, проснувшись, вдруг увидеть море и мир вновь преображенными. Солнце садилось в невидимой с берега степи. Зубчатая тень обрыва уже достигала сиреневой волнистой линии воды — этого тончайшего, точнейшего, как на лучшей лоцманской карте, контура отлично отлитографированного моря. Маленький корабль боком пересекал почти условную границу суши и воды. Молодые люди выкупались. После ливня море было теплым и сладким, как молоко. В нем приятно и легко было плавать. Положив на головы одежду, они достигли яхты вплавь. Сквозь абсолютно прозрачную воду можно было рассмотреть не только длинный и узкий киль яхты, но даже на глубине десяти метров под ним волнистый песок дна, по которому ползали маленькие тени рыбок. Теплый и огнистый июльский вечер сеял над морем розовую свою пыль, и тонкий волос паутины летал в воздухе и льнул к лицу, как в сентябре.

Ввиду штиля некоторое время яхту пришлось вести на буксире. Ночь наступила быстро. Едва первая звезда появилась в зените, равновесие штиля дрогнуло, и воздух широко и плавно нажал на парус. Вскоре все небо было осыпано созвездиями. Иные из них светились так ярко, что отражались в совершенно черном море. Острие мачты чертило пунктир по карте звездного неба. Девушка опустила руку в воду. Из пальцев ее брызнули искры, будто сквозь них пропустили электрический ток. Море фосфорилось. За яликом распускались две мерцающие борозды. Паруса сверху донизу были озарены бледно-голубым пламенем потревоженных инфузорий. Ветер был слаб. Плыть — далеко. Торопиться — некуда. Море разгорелось. Полночь выпускала по всем направлениям из темных своих ульев светящихся пчел-метеоритов. Рука девушки, обтекаемая свеченьем, скользила в воде. Рука одного из молодых людей опустилась рядом с ней в море и вспыхнула. Два фаянсовых лица, почти касаясь друг друга, плыли во тьме, насыщенной фосфором, меж двух отражаемых друг в друге миров…

Коснуться рук твоих не смею,
А ты любима и близка.
В воде, как золотые змеи,
Скользят огни Кассиопеи
И проплывают облака.
Коснуться берега не смеет,
Плеща, полночная волна.
Как море, сердце пламенеет,
И в сердце — ты отражена.

Красный фонарь маяка, поворачиваясь, то вспыхивал, то гас. При его фотографическом свете, медленно-медленно, как негатив в глянцевой ванночке, проявлялась ночь. Сперва парус был светлее неба. Потом небо стало светлее паруса. Море, как вираж-фиксаж, разъедало опущенные в него пальцы. С берега донесся запах петунии и ночной красавицы. Звезды утратили лучистость. Небо отделилось от моря. Море стало темней неба. Яхта обогнула маяк и вошла в порт. Пока убирали паруса и отдавали якорь, началось утро. Стал пробирать холод. Небо на востоке над морем окрасилось в черешневый цвет. Молодые люди, хлюпая по шлюпкам, перебирались на мол. Вещи приобрели утраченные краски. Они были прекрасны. Под ногами еще ходила валкая палуба, голова кружилась, хотелось спать. Яхта сонно покачивалась у мола. Канат со скрипом то ложился плашмя на воду спать, то, как бы одумавшись, подымался. Под воротами пакгауза горела обессиленная ночным свечением лампочка.

1928

Вещи *

Жоржик и Шурка вступили в законный брак по страстной взаимной любви в мае месяце. Погода была прекрасная. Торопливо выслушав не слишком длинную поздравительную речь заведующего столом браков, молодые вышли из загса на улицу.

— Теперь куда ж? — спросил долговязый, узкогрудый и смирный Жоржик, искоса взглянув на Шурку.

Она прижалась к нему, большая, красивая, горячая, как печь, щекотнула его ухо веточкой черемухи, вставленной в жидкие волосы, и, страстно раздув нос, шепнула:

— На Сухаревку. Вещи покупать. Куда ж?

— Обзаводиться, стало быть, — глупо улыбаясь, сказал он, поправил на макушке люстриновую кепку с пуговкой, и они пошли.

На Сухаревке гулял пыльный ветер. Прозрачные шарфы тошнотворных анилиновых цветов струились над ларьками в сухом, шелковом воздухе. В музыкальном ряду, перебивая друг друга, порнографическими голосами кричали граммофоны. Кривое солнце ртутно покачивалось в колеблющемся от ветра зеркале. Зловещие ткани и дикой красоты вещи окружили молодых.

На щеках у Шурки выступил разливной румянец. Лоб отсырел. Черемуха выпала из растрепавшихся волос. Глаза стали круглые и пегие. Она схватила Жоржика пылающей рукой за локоть и, закусив толстые потрескавшиеся губы, потащила по рынку.