Том 1. Рассказы и повести

Николин дядька Савва был редким исключением и в селе, и в семье. Еще ребенком он отличался необыкновенной тягой к учению и книгам. На год отдали его в валевскую гимназию, иначе он грозился убежать из дома, но в гимназии он обнаружил такое рвение в занятиях и память, что преподаватели, считавшие его вундеркиндом, не отпустили его из гимназии. Гадали, что из него получится. Ученый, великий математик или филолог? А может быть, политический деятель? Все было возможно. Савва выказывал равные способности ко всем предметам и по всем предметам получал отличные отметки. Улыбчивый, скромный и застенчивый, мальчик не имел ни определенной цели, ни сильных желаний. И чем дальше и успешнее продвигался в науках, тем сильнее развивалась в нем странная апатия, удивительная неспособность проявить хоть к чему-то живую заинтересованность или юношескую страсть. Так он закончил шесть классов тогдашней валевской гимназии, и его преподаватели позаботились о том, чтобы юноша не остановился на полпути, и дали ему возможность переехать в Белград, чтобы здесь закончить гимназию. Молчаливый, улыбчивый, он с отличием сдал экзамены на аттестат зрелости. И именно тогда, когда ему уже было обеспечено содержание для занятий в университете и предстояло лишь выбрать специальность, он, ко всеобщему изумлению своих покровителей, поддерживавших его все годы учения, отказался продолжать образование и поступил архивным чиновником в министерство сельского хозяйства. Таким образом собственноручно закрыл для себя перспективы дальнейшего развития и продвижения в обществе. За один-два года «исключительно одаренный юноша» затерялся в серой массе белградского низшего чиновничества. Какая-то непостижимая робость сломала жизнь этого от природы замкнутого человека. Подобно тому, как другие с неистовым упорством всеми путями и средствами пробиваются вперед, стремясь занять в жизни более высокое место, так он со столь же неистовым упорством сторонился и чурался всего, что напоминало какой-то успех, старался держаться в тени, жить тихо и незаметно. И это ему удалось. Блестящий ученик и надежда валевской гимназии, Савва Димитриевич так и остался архивным чиновником, а все его «таланты» и многогранная эрудиция оказались погребенными под маской учтивого и улыбчивого молчания.

Но все же и на службе он быстро выделился своей добросовестностью и знаниями и в конце концов стал шефом архива. Женился он на уроженке Нови-Сада, переехавшей к родным в Сербию; это была некрасивая, но образованная и начитанная девушка, живая, говорившая литературно-изысканным языком с оттенком искусственности и простодушного жеманства. После рождения первого, сразу же умершего, ребенка они жили без детей.

Два счастливых года своего отрочества провел Никола у этой супружеской четы, после чего ему пришлось испытать тяготы нелегкой доли отданного в торговое дело мальчика. Но Никола, старательный и покладистый, и внешне и внутренне похожий на своего дядьку Савву, все пережил и превозмог. Так миновали нескончаемые годы ученичества и еще более долгие годы работы приказчиком, и наконец настало время, когда Никола открыл свою лавку и женился на девушке из богатого и влиятельного в торговых кругах дома Каменковичей.

Тут жизнь Николы Капы переломилась надвое, если то, что досталось ему в удел после женитьбы на дочери Каменковича, можно было назвать жизнью. Как мы уже видели, жена ела его поедом; она не проглотила его целиком, наподобие самок насекомых, которые проглатывают своих самцов, но вылущила его изнутри, выпотрошила, пощадив лишь тонкую стенку фасада и предоставив манекену под именем газды Николы Димитриевича-Капы продолжать жизнь, иными словами: торговать, осмотрительно, но неуклонно расширяя свое дело, умножать достаток, увеличивать состояние и поднимать свой авторитет в глазах белградского торгового мира. Все это он делал не на правах самостоятельно действующего лица, а исключительно как муж госпожи Наты Каменкович и отец ее детей. Отныне он воспринимался лишь в этом и ни в каком ином качестве не только его женой и целым светом, но и им самим. И только таким он и мог существовать. Ни для чего иного — ни для живых, ни для мертвых — в его жизни места не оставалось.

Первое время он иной раз, тайком от жены, еще навещал дядьку Савву. (Они давно уже жили в собственном доме на Сеняке, купленном на его сбережения и ее довольно большое наследство из Нови-Сада. Под участок им достался, правда, пустырь, но Савва разбил прекрасный просторный сад, где разводил пчел. Как раз недавно после двадцатипятилетней службы Савва вышел на пенсию. И раньше жившие уединенно, теперь они еще больше замкнулись и тихо, благостно, рядышком старели.) Чуть ли не в первую же встречу Саввина жена, акцентируя каждое слово, как на сцене, и вглядываясь в племянника своими добрыми близорукими глазами, спросила:

— Скажи, ты по крайней мере счастлив?

— Да как будто бы, тетушка.