Том 1. Рассказы и повести

— Ваше высокопревосходительство, — сразу осмелев, сказал дядюшка Данко, — разрешите доложить. Как раз он-то и есть мой единственный ученик. Не извольте за этого шалопая винить почтенного господина учителя, который сейчас обедает у себя дома, куда вызвала его досточтимая супруга. На мальчишку все рукой махнули. Он живет у меня, у меня же и столуется. Его уже не исправишь ни добрым словом, ни наукой. Так вот в том, что он такой, клянусь честью, виноват я, а не почтенный господин учитель…

— Но кто же вы?

— Я, видите ли, здешний служитель. Почтенные господа вверили мне честь гимназии на то время, пока они с божьей помощью кушают. Но поскольку вы изволили прибыть через заднюю калитку, я не мог вас заметить и сбегать за господами учителями. К вашим услугам — Габриш Данко, гусар, прослуживший две кампании, постоявший за себя с саблей в руках и во времена отца нашего Кошута *. Так что, как изволите видеть, во мне столько плохого, что и на этого малого хватает. И к нему, бездельнику, скажу я вам, это легко прививается! Уж он только мой ученик, так вы и считайте! Право же, за него нисколько не в ответе почтенный господин учитель.

Положение сложилось донельзя смешное и нелепое. Генералу стало неловко. Он поспешил надеть шинель и подал знак своей свите.

— Да благословит вас бог! — сказал он на прощание и вышел.

Старый дядюшка Данко осмелел окончательно и молодцеватым, бодрым шагом проводил его высокопревосходительство до самых ворот.

Там генерал снова обратился к нему:

— Какие новости в городе?

Дядюшка Данко пожал плечами и, желая еще раз напомнить, что именно он испортил Пали Камути, подчеркнуто небрежно заявил:

— Говорить-то особенно не о чем, ваше высокопревосходительство. Что ни возьми, все плохо. Власти только и знают, что дерут налоги.

Наконец вернулись и почтенные учителя. Они все ахали да дивились тому, что поправить было уже невозможно. Но в еще большее изумление привело их моральное мужество и простой здравый смысл дядюшки Данко, сумевшего понять, что молодому заведению пришлось бы пережить не одну беду, если бы врагам удалось увидеть его в истинном свете.

— А сначала-то у вас все-таки поджилки тряслись, — не раз говорили мы потом дядюшке Данко.

— Э-э! Все потому, что я тогда был лишь учителем, когда мне доверили честь гимназии. Но потом мне снова пришлось стать гусаром, и я, ей-богу, нисколечко не трусил. Это, видите ли, уже совсем другое дело, тут смелые слова приходят сами собой.

1878

БАДЬСКОЕ ЧУДО

 Перевод И. Миронец

 Мал бадьский ручей. Сузившаяся серебряная лента его обрела широкую песчаную оправу, а поблескивающий песчинками бережок, что весь истоптан крошечными ногами сказочных фей, обрамлен нескончаемым ракитником.

На бадьской мельнице стоит работа. Двор завален мешками, а нетерпеливые мужчины и женщины из Гозона, Чолто так и облепили берег Бадя возле мельницы — сидят, ожидают воду.

Если вода не прибудет, они знают, что предпринять. Вон Дюри Кочипал, работник с мельницы, уже уволок с майорнокского кладбища «коня святого Михая» * — поскольку сожжение его является проверенным способом вымогания дождя у небесных властей.

И надо бы, чтоб помогло! Правда, шлюзы спущены и к ночи у плотины собирается немного воды, которая час-другой покрутит колеса, но что это, когда столько зерна навезли? Пока до последнего мешка очередь дойдет, его уже плесень перемелет.

Все злятся, ворчат, одна только мельничиха, раскрасавица Клара Вер, снует, улыбаясь, меж клиентов, хотя от нынешней засухи она больше всех в убытке.

Коли так будет продолжаться — конец бадьскому мельнику, особенно если он еще подзадержится в солдатах, ибо, что поделаешь, арендная плата высока, а женщина — она женщина и есть, хотя бы и золотым позументом опоясана.

Однако жена Михая Пиллера из Гозона не упустит и свое словечко вставить на этот счет:

— Смотря какая баба. Правду я говорю, а, Жофи Тимар? Хотя, что до мельничихи, то за нее и я бы не поручилась, потому как рыжие волосы… ох, уж мне эти рыжие волосы… Правильно я говорю, а, Жофи, душенька?

— Нет, тетка Жужи, неправильно! Она хорошая женщина, хоть и красивая.

— Много ты там видишь из-под своего черного платка.

— Я тут была, когда она мужа провожала… уж как она убивалась, раз сто, должно быть, обняла его.

— Каждая разумная женщина, сестричка, носит свою вигано * так, чтобы только лицевую сторону видно было. Так-то… значит, говоришь, чувствительно простились?

— Мельник спросил тогда у своей Клары: «Будешь ли ты верна мне?» А Клара Вер так ответила: «Скорей Бадь наш в гору повернет, чем мое сердце от тебя отвернется».

— Бадь да вспять? — захохотала язвительно Пиллер. — Заруби это себе на носу, Янош Гейи.

Засмеялись и остальные. Недоставало еще, чтобы эта струйка да назад повернула… Бадьский горе-ручеек и под гору-то еле тянет! Не нынче-завтра песок поднатужится, да и проглотит его вовсе.