Том 1. Рассказы и повести

— Вот-вот, — осмелев, продолжал Агоштон. — Видели мы в передней надькёрёшскую депутацию и просим его султанское величество: чего бы ни попросили землячки наши, пусть откажет им повелитель!

Хасан-бек засмеялся и сам перевел повелителю правоверных вторую просьбу кечкеметцев. Султан тоже рассмеялся такому странному желанию, еще не встречавшемуся в его практике, и с живостью спросил:

— А в чем причина?

Ответил на вопрос Михай Лештяк:

— Надькёрёш и Кечкемет — такие же друзья, что Мекка и Меддина, или, проще сказать, — кошка с собакой…

Султан пришел в великолепное расположение духа, и толмач, улыбаясь во весь рот, сообщил ответ властелина:

— Радуйтесь! Милостивый падишах обдумает ваше первое пожелание и выполнит второе.

После этого кечкеметцы проследовали во двор, на ходу пожелав «счастливого доброго утра» соседям надькёрёшцам, тоже ожидавшим приема. Спустя несколько минут к ним выглянул тихайский бек (которого накануне посетил «смазчик») и, похлопав сенаторов по плечу, с покровительственным видом обнадежил их:

— Ну и счастливчики вы, плутищи! Угодили вы султану, развеселили его. Будьте покойны, все будет по-вашему.

И он удовлетворенно потер руки в предвкушении ста золотых, обещанных ему в случав, если Кечкемет получит собственного турецкого чиновника…

Обнадеженные кечкеметцы ожидали во дворе, расхваливая речь своего бургомистра и инициативу сенатора Агоштона, который был в необычайном восторге от самого себя и без устали повторял:

— Ну как? Гожусь я на что-нибудь? Есть, есть тут немного ума, землячки! — И при этом похлопывал себя по лбу.

Примерно через полчаса Хасан-бек появился снова. Но на этот раз он свирепо размахивал руками, а гневная жирная рожа его была багровее перца.

— Ну что, свиньи! — еще издали закричал он. — Нахрюкали на свои головы?

Почтенные господа кечкеметцы, как истуканы, недоуменно уставились на него:

— Ради бога, что случилось-то?

— А то случилось, что вы безмозглые! Ведь надькёрёшская депутация пришла к султану с жалобой, что им-де невыносимо тяжело улаживать свои повседневные дела и нести повинности, поскольку сольнокский и будайский паши находятся далеко от их города. И просили они поэтому создать новый турецкий административный центр поблизости, в городе Кечкемете.

— А мы!.. — пролепетал Йожеф Инокаи.

— А вы добились у султана обещания, что он откажет надькёрёшцам, с какой бы просьбой они ни пришли. Чтоб вы подохли!

С этими словами бек повернулся и, по турецкому обыкновению, дважды плюнул на землю перед кечкеметцами.

Можно было себе представить досаду посланцев Кечкемета: Лештяк принялся кусать ус, честный Поросноки так и сыпал ругательствами, у Криштона со страха кровь из носа пошла, а старый Инокаи не удержался и заплакал. Что же до господина Агоштона, — то он, не теряя ни минуты, помчался к телегам, стоявшим у Дуная, забрался на одну из них и укрылся шубой: на бедняжку напал такой озноб, что сто раз можно было простудиться.

— Теперь нам можно и восвояси отправляться, — нарушил печальное молчание Криштон.

— Подождем решения султана, — отозвался бургомистр. Завечерело, когда наместник султана, пришедший за ними в сопровождении толмача, привел кечкеметцев в один зал, где вручил им какой-то кафтан и через переводчика передал:

— Это посылает вам его величество падишах. Надеюсь, кафтан вам еще пригодится!

Сенаторы печально смотрели на темно-зеленый бархатный кафтан, украшенный золотой шнуровкой и позументами, образовывавшими всевозможные причудливые фигуры; во взоре господ кечкеметцев можно было прочесть глубокое разочарование: «Только-то и всего?»

Поросноки даже вслух решился высказать свое недовольство, спросив:

— И больше ничего не передавал для нас великий падишах?

— Нет, ничего, — флегматично отвечал наместник. — Султан был очень добр к вам, но, дав слово, он вынужден его сдержать. Ведь вы и сами того хотели?

— Нельзя к нему еще раз на прием попасть?

— Нельзя.

— Черт возьми! Хороша историйка! Вот будет радости-то дома.

— Ну, коли так, пусть будет так, — с ледяным спокойствием заключил бургомистр. — Берите кафтан, господин Криштон.

Ференц Криштон сердито и далеко не почтительно сгреб в охапку кафтан с подкладкой из медвежьей шкуры и — нет того, чтобы покрыть его поцелуями, — небрежно поволок за собой, так что одна пола кафтана все время тащилась по земле.

Подойдя же к повозке, он бросил кафтан в задок телеги, словно какую-нибудь дырявую конскую попону.

Господина Агоштона к тому времени и след простыл: от одного из возниц сенаторы узнали только, что Агоштон велел отвезти его в Вац, где живет замужем одна из его дочерей. Говорил он-де мало, так как все время сильно дрожал и не попадал зубом на зуб, но все же из его слов можно было понять, что ему никогда больше не видать Кечкемета.