Том 1. Рассказы и повести

— Что же тогда достается в невисокосный год той бедняжке, у которой черед на двадцать девятое февраля падает?

На такой вопрос даже Мате Тоот не смог дать ответа. Он, правда, пробормотал что-то насчет того, что у турок свой календарь, но это уже не могло остановить всеобщего (до слез) сострадания к трехсот шестьдесят шестой султанше. О, бедное, несчастное создание!

Затем разговор перешел на тему, у кого из кечкеметянок хватит бесстыдства согласиться. Хотя, впрочем, не плохо было бы узнать, какие четыре розочки — самые красивые в кечкеметском цветнике. Кого, интересно, выберут сенаторы?!

Не одно тщеславное сердечко втайне щекотала заманчивая думка. Но стыдливость останавливала их тут же: «Тш-ш!»

И Лештяк остался с носом: ни одна рыбка не клюнула на его удочку. Правда, однажды заявилась к нему вдовушка Фабиан — брови подведены, юбка накрахмалена.

— Угадайте, господин бургомистр, зачем я пришла? — шутовски подмигнув, спросила она.

— Наверное, налог принесли?

— Ах, что вы! — кокетливо отмахнулась кружевным платочком посетительница.

— Или с жалобой на кого-нибудь?

— Нет!

— Может быть, снова деньги собираете для выкупа попов? — ехидно продолжал Лештяк.

Тут вдовушка печально поникла головой и едва слышно простонала:

— Коли вы не угадали, то и мне незачем говорить!

И в голосе ее звучало такое горькое отчаянье, такая за сердце берущая печаль!

— Как? Неужели вы собираетесь предложить себя…

— Ведь вдова я, — стыдливо пояснила гостья.

— Что ж, довод весьма веский. Гм!

— Ради города нашего жертвую собой, — добавила Фабиан, покраснев до корней волос.

— Да, но что скажут на это отец Бруно и патер Литкеи? — полусердито, полувежливо проворчал бургомистр. — Ведь они вас почти что в святой чин возвели.

— Отслужат молебен за мою душу. Душа-то моя по-прежнему будет принадлежать христианской церкви. А тело свое я на алтарь моего родного города приношу.

— Отлично. Я запишу вас.

Приходили еще несколько пугал огородных: Панна Надь с Цегледской улицы, вдова Кеменеш, Мария Бан. Нескольких из них бургомистр попросту выгнал из своего кабинета.

— Убирайся ты, доска плоская! Ну, какому черту ты нужна? А одну конопатую девку он, рассердившись, спросил:

— Есть у тебя дома зеркало?

— Нету, ваше благородие.

— Ну, так иди, поищи бочку с водой, посмотрись в нее, а потом приходи ко мне еще раз, коли совести хватит.

Над всеми этими слухами немало потешались хорошо осведомленные круги. На другой день, в понедельник, во время заседания городской думы даже сами господа сенаторы не пощадили своего бургомистра и отпустили несколько колкостей по поводу его неудачного предприятия.

— Ну что? Попалась хоть одна в вашу ловушку?

— Ни одной подходящей, — зло отвечал Лештяк. Весело кашлянув, Габор Поросноки заметил:

— Просчитались мы. В Кечкемете куда проще найти для султана четырех мамаш, чем четырех одалисок.

— Найду я и четырех одалисок, — решительно заявил бургомистр.

Упрямый, непреклонный человек был Лештяк. Добьется, если что задумает.

— Без цветов нельзя нам соваться к султану, — пояснил он.

И показал сенаторам секретное письмо будайского санджак-паши, в котором тот в восточном туманном стиле отвечал на запрос кечкеметского бургомистра, какой подарок был бы угоден его величеству, турецкому султану: «Пошлите ему коней, оружие, говядины на жаркое и красивых цветов».

Цветы надо раздобыть. Это всякому ясно.

А что ни одна красавица не явилась — вполне понятно: забыли разложить в ловушке приманку. Ну, что за радость для наших женщин стать султаншей? Кому из них придет в голову мечтать о муже — турецком султане? Вот если бы какой-нибудь богатый, статный мельник с берегов Тисы в красивом, складно сшитом, светло-зеленом доломане да рантовых сапогах со скрипом дал знать, что ищет себе законную супругу, тогда другое дело! А то — турецкий султан! Про него только и знают в нашем краю, что он всем пашам паша. А про пашу даже в поговорке сказано: «Турецкий паша — в голове ни шиша!» Ведь и воробей не полезет в силок из конского волоса, если солому возле ловушки пшеничкой не посыпать. И мышь в западню не пойдет, если не белеет там заманчивый кусочек сала.

Значит, надо найти приманку и для кечкеметских красавиц! Но что? Боже милостивый! Что же, как не наряды?! Бусы, ленты, кружева! Вот она, святая троица, да только дьявольская троица. В них шуршит, гремит и кричит вся нечисть, начиная с Вельзевула. Один бес зовет: «Подойди, посмотри!», другой подбадривает: «Примерь!», а третий шепчет: «Душу за наряды отдай!»

Михай Лештяк разослал несколько пожилых женщин, знающих толк в нарядах: кого — в Сегед, кого — в Буду, к турецким купцам, накупить лучшей шелковой парчи, сукон с золотыми и серебряными цветами, тонких шелковых кружев, сережек с рубинами, ожерелий, сверкающих всеми цветами радуги, дорогих подвесок. «Да смотрите, — наказал он им, — не позабудьте браслетов! Покупайте все самое что ни на есть красивое! Так выбирайте, будто четырех царевен на бал собираете, наряжаете!»