Том 1. Рассказы и повести

Гайдук, помчавшийся было к Терешкеи, остановился нерешительно на полпути, не зная, которого из двух преступников ему теперь хватать, как вдруг и господин исправник (сговорились они, что ли?) с грохотом отбросил канцелярский стул и схватил за шиворот стоявшего перед ним малорослого Мартона Куштара, лохинского скорняка. А тот, бедняга, с перепугу даже перо гусиное, навлекшее на него такую беду, из рук выронил.

— Попался, висельник! — кричал исправник.

Гайдук, познавший за годы службы в комитатской управе, что в подобных случаях преступник тот, кого таковым считает старший по чину начальник, подскочил к скорняку и принялся его вязать. Несчастный Куштар, бледный как смерть, пытался оправдываться.

— Невиновен я, как агнец новорожденный.

— Нет, это ты писал подметные письма, негодяй!

— Не писал я ни единого словечка!

— Напрасно отпираешься! Виновен, раз я говорю! Вяжи его!

И связали бы запросто беднягу, потому что гайдуку на помощь уже спешил лохинский мясник, заклятый враг Куштара, если бы не остановил их старый следователь:

— Ради бога, братец, не вводи в конфуз! Ведь это я отыскал сочинителя… Да только хоть бы он провалился…

— Молчи! — азартно кричал исправник в ответ, уподобляясь охотнику, у которого хотят отнять подстреленного им зайца. — Посмотри, разве не та же самая рука писала?

— Удивительно! Мой точно так же пишет, как и твой!

— А ну, дай сюда! — нетерпеливо выкрикнул исправник и стал придирчиво сравнивать почерки. — Какая-то чепуха получается, Марци! Не могли же они вдвоем в конце концов один и тот же пасквиль писать!

— Втроем, ваше благородие, втроем! — перебил его подбежавший к ним писарь. — Я тоже нашел точно такой же почерк.

— Вот и разберись тут! Что за чертовщина? — разозлился Шотони.

Все трое изумленно уставились друг на друга, и только Секула, сельский староста, от всей души хохотал над приезжими.

— А вы что же думали, господа? Дело очень простое. В вашем селе люди пишут только двумя почерками. Старики — как их научил покойный учитель, а молодежь — как наш Нынешний.

Разумеется, староста был прав. Буквы обитателей Лохины не могли носить на себе печати индивидуальности, их форма определенная раз и навсегда покойным Даниелем Хловачем, жила и после его смерти: знать, и скромному сельскому кантору — учителю — определена доля бессмертия. Вывод же был таков, что анонимки написаны по методу нынешнего кантора Матяша Блозика.

Тотчас же вызвали его самого. Это было, кстати сказать, нетрудно сделать, так как ныне здравствующий кантор, лежа на спине перед винным погребком Яноша Бискупа, преспокойно покуривал свою трубку.

— Не могли бы вы сказать, кто из ваших учеников обладает этим почерком? — спросили его следователи.

— Все они одинаково пишут, — отвечал Блозик и гордо постучал себя кулаком в грудь, — потому что такой уж я человек: всех одинаково люблю и всех одинаково учу. Чтобы ни один не знал больше другого!

(Так Матяш Блозик понимал принцип всеобщего равенства.)

— Если мы не выберемся из этого лохинского лабиринта, то не видать мне вице-губернаторской шапки как своих ушей. А по всему видно, что мы окончательно зашли в тупик! — тихонько сетовал Шотони.

— Ничего подобного! Подвело нас только направление, в котором мы до сих пор вели следствие. Но я заранее продумал несколько направлений. Поэтому не падай духом и позволь мне действовать дальше, — возразил Терешкеи. — Первым делом перенесем-ка мы нашу канцелярию в другое место, потому что ветер гонит дым от этой проклятой кухни-времянки прямо мне в глаза!

На «кухне» полыхал огромный костер, от которого к небу, колыхаясь на ветру, словно холщовые полотнища, поднимался синеватый дым, внизу же плясали свирепые языки пламени. У очага хлопотала молодая, стройная женщина; она резала картошку, крошила лук, отбивала мясо и беспрерывно передвигала горшки и кастрюли то ближе к огню, то подальше от него. Вместе с дымом к приезжим долетали и запахи готовящейся пищи, а иногда — аромат спелой малины из соседних кустарников.

— Это и есть Аполлония Микулик, — обратил внимание господ на повариху писарь. — Красавица — поискать надо, а стряпает — пальчики оближешь!

— Приятно, когда повариха — женщина красивая!

— Пока еще девица, — вмешался в разговор Блозик, все еще болтавшийся подле комитатского начальства.

— Издали — хороша, — согласился старый Терешкеи. — Может, взглянем на нее поближе, братец?

— Если на отца похожа, — ничего особенного, — возразил равнодушным голосом Шотони. — Ведь это ее отец — церковный староста? Дорогу он нам показывал.

— Так точно, «конский выправитель».

— Это что еще за специальность такая?

— Не очень почтенная, — отвечал писарь, — да только старик больше не занимается этим «ремеслом». Разбогател, уважаемым человеком стал, вот даже в старосты церковные его выбрали.

— Ну и как же он «выправлял» лошадей? — поинтересовался капитан-исправник, пока Терешкеи отправился к костру за угольком для своей трубки.

— Честь лошадиную, так сказать, выправлял. Ездил по всем конским базарам.

— Вроде барышника был, что ли?