Том 1. Рассказы и повести

Невозможно точно определить, теряет ли в такое время человек умственные способности, или у него разум мутится, или, быть может, это просто какая-то заразная болезнь, поражающая иногда и стариков, когда им вдруг начинает казаться пустой набитая «делами» канцелярия, прежде столь тесная, что даже и «адъюнкт» amice Лупчек в ней не помещался и вынужден был спать в кухне, на территории, исключительное право на которую принадлежало служанке Эржи, однако Эржи, конечно, и в голову не приходило возбудить против amice Лупчека судебный процесс «о вторжении в чужое владение»; но пока канцелярия пребывает пустой, неуютной, безрадостной, словно голова какого-нибудь ученого, сердце наполняется сумасбродными мечтами и желаниями, что сами по себе являются полуидеями, полубезумием, полуничем, смесью холодной дрожи и жаркого сердцебиения; убедительные строки в папках с крупными, выгодными тяжбами, самые разумные аргументы вдруг рассыпаются, мир переворачивается, в разные стороны летят буквы, право, наука, доводы, и отовсюду улыбается лишь красивое личико русоволосой девушки. Покорное перо выпадает из ослабевших рук, в потрепанном процессуальном кодексе путаются параграфы, стряпчий уж ничего не способен отыскать, по ошибке пишет он прошение о продаже имущества с молотка на розовой бумаге и, вместо того чтобы приглядывать за стадиями процесса, вздыхает на луну, ворчит да сетует без устали, словно досадуя, что не может всех на свете подвергнуть штрафу за неявку в суд.

Это первая стадия любви — чувства, которого стряпчий так боится, что даже сам себе не смеет в нем признаться и отыскивает другие причины своего беспокойства: скверная политическая атмосфера… либералы нажимают… влияние твердолобого Пала Надя * распространяется… клиенты туги на расплату, а судьи праведные решения выносят… где уж тут хорошему настроению быть!

Затем наступает вторая стадия. Эта уже значительно сильнее.

Он забывает возбудить судебное дело, на голову ему, словно ливень, обрушиваются заочные определения. Он и внимания на них не обращает. Благоприятное решение суда третьей инстанции он принимает с истинно английским равнодушием, значительно более озабоченный тем, вычищена ли его васильковая венгерка, хорошо ли повязан бахромчатый шейный платок. Он просит своего адъюнкта дать ему почитать что-нибудь приличное, а тот с готовностью отыскивает две-три растрепанные книжки «Новелл Юстиниана» *, которые его принципал с пренебрежением отбрасывает: ему «Возлюбленную Химфи» * или «Аврору» * подавай, нечего ему совать Вирожила * или там Маккелдея *, а не то он мигом вычтет из месячного жалованья господина адъюнкта пять форинтовых кредиток, что само по себе будет весьма сложным математическим действием, ибо оклад domine[63] Лупчека составляет всего-навсего четыре бумажных форинта в месяц.

Из всего этого даже domine Лупчек заключил, что его принципал влюблен, ну а то, что известно amice Лупчеку, который, по мнению стряпчего Фогтеи, вообще ничего толком не знает, стряпчему Фогтеи не знать было бы истинным позором.

Итак, на второй стадии господин адвокат обнаруживает, что крошка-девушка, совсем еще дитя, оставила неизгладимые следы в его сердце и — разумеется, в случае, если она еще «res nullius»[64], — недурно бы заполучить ее в качестве обложки для своей жизни… ведь стряпчий тоже человек, и его сердце не из камня… а тут стрела амура «сигнализирует» — и в его жизни найдется местечко для кротких человеческих радостей, по крайней мере, «sub clausula»[65].

И тогда он, прежде всего, составляет в уме «опись» — положение дел: крошка-девушка — единственное дитя, отец ее хотя всего-навсего трудолюбивый колбасник, но дворянин, человек благородный, есть у него и маленькое поместье, которое дочь унаследует; с другой стороны, что касается его самого, то есть господина адвоката, то и он еще кое-чего стоит, невзирая на свои пятьдесят лет; имеются у него несколько тысчонок форинтов, приличная клиентура и восходящий до небес политический нимб. Оба состояньица, объединенные вместе, образуют солидный фундамент для будущего — словом, имея все это в виду, стряпчий решил предпринять соответствующие шаги.

Это ведь тоже целый процесс, но процесс весьма странный. И здесь человек пишет «челобитную», — да только просит он в ней очаровательную «ответчицу» осудить его самого, затем с бьющимся сердцем ожидает «ответа» и в самой вежливой форме составляет «ответ на ответ»; при этом грубым словом «отказать» даже не пахнет, ответчице он ни за какие блага мира ни в чем не перечит, наоборот — соглашается на все ее условия и обещает ей и небо и землю. Одним словом, это процесс шиворот-навыворот, который любой ценой необходимо проиграть. Приходится совсем переродиться, стать любезным, предупредительным, самоотверженным, что от стряпчего требует великого напряжения сил.

И если не будет слишком уж унизительного «встречного иска», то вскоре следует «окончательный приговор», в котором определяется день свадьбы, программа отбытия, прибытия и прочие благоглупости.

Да только не так-то легко все это складывалось.