Том 1. Рассказы и повести

КОЖИБРОВСКИЙ ЗАКЛЮЧАЕТ СДЕЛКУ

Перевод И. Миронец

Вы, вероятно, знаете графа Кожибровского. Ну, хотя бы из моих же рассказов. Удача иногда сопутствует, иногда изменяет ему, но при всех обстоятельствах он остается джентльменом. Случается, граф исчезает на годы, тогда о нем говорят: все, конец ему, пошел ко дну, втерся приживальщиком к какому-то русскому князю — и тому подобное; затем он вдруг снова во всем своем прежнем блеске появляется в клубах, на местах состязаний, в обществе политических деятелей в Кракове, Вене или Будапеште.

Помнится, года два назад, когда судьба забросила его в Грац, в этот город стариков, доживающих свой век на пенсии, те, что знали его убежище, поговаривали: «А наш неугомонный весельчак Кожибровский угодил-таки на свалку. Стал агентом фирмы по продаже недвижимого имущества и, прежде всего, вилл («Крузе и компаньон, усовершенствователи природы». Гауптштрассе № 11. Агент, да еще в Граце! Страшная участь. На этот раз Кожибровскому не воскреснуть». А вот он взял да воскрес.

Впрочем, чтобы ему воскреснуть, кое-кто должен был прежде умереть.

Эту печальную миссию взяла на себя старая его кормилица, некая Алоизия Шраммель из Львова, нажившая на склоне лет небольшое состояние изготовлением искусственных цветов; почувствовав приближение своей кончины, она, будучи бездетной, вспомнила о маленьком плутишке, коего вскормила когда-то собственной грудью: ему-то и оставила она свои двадцать тысяч форинтов наличными, а также лавчонку, набитую коробками с искусственными цветами.

Узнав о случившемся, Кожибровский не мешкая поехал во Львов и, как собака зазевавшуюся муху, проглотил нежданно привалившее ему наследство. Что с того, что оно мизерное: kleine Fische — gute Fische[24].

Бедная старая Алоизия поступила прекрасно и вполне логично. Когда у нее было молоко, она снабдила Кожибровского-младенца молоком, теперь же оставила ему на булочку, надо же что-то и покрошить в молочко. Правда, между молочком и булочкой зияет пропасть лет, — ну да что с того!

Деньги сиятельный граф взял себе, что же касается лавки, то одной недели, понадобившейся для оформления наследства во Львове, вполне хватило графу, чтобы подыскать прехорошенькую продавщицу, которой можно было с благородством истинного кавалера подарить эту самую лавку.

Ощущая в своем бумажнике свалившуюся с неба кругленькую сумму, Кожибровский так обращался к самому себе, сидя в поезде, мчавшем его в Венгрию:

«Теперь-то уж будь умницей, Кожи! Будь начеку, Кожи! Учти, это последний прутик, протянутый тебе судьбой, чтобы ты сплел из него корзинку своего счастья. Карты, брат, из головы выбрось. Лучше-ка собственным умом да ловкостью верни себе былой блеск. Послушайся меня, Кожи! Ты многому научился у «Крузе и компаньона», обрати же эту науку себе на пользу!»

И что же: он внял собственным предостережениям и без задержки доехал до самого комитата Земплен. Здесь он высадился и за восемьдесят тысяч форинтов купил имение. Причем как раз такое, какое ему было надобно. А надо ему было такое, на какое ни один дурак не польстится.

Чтобы был там обширный лес, к которому нелегко подобраться, да чтобы в лесу том стоял большой охотничий замок, — не повредит и землица в имении, наоборот, поможет, в особенности если на ней произрастает какая-нибудь зелень, и вовсе не обязательно, чтобы то был именно овес. Не следует быть чрезмерно требовательным.

Уж где-где, а в Земплене имеются такие проклятые богом угодья. В неприступных местах высятся старые замки с башнями, выстроенные древними олигархами, чтобы укрываться там от врага. Или изящные охотничьи замки тех времен, когда в лесах еще водились настоящие хищники.

Так вот, тримоцкое имение было одним из них; первоначальный владелец его, какой-то смотритель протестантского храма использовал имение с целью прослыть благотворительным вельможей (затем, собственно, и стал он главным смотрителем): он прямо-таки с нетерпением ждал, чтобы сгорела дотла какая-нибудь деревушка, и тотчас предлагал погорельцам строительный материал из Троцкого леса, причем невзирая на вероисповедание пострадавших. (Эх, какие люди были прежде!) Опять же почему бы ему и не поступать столь благовидно, когда, в сущности, все вершилось на газетных страницах, так сказать, в теории. На деле бедному погорельцу вполне хватало того, что дом его сгорел, и нельзя было требовать, чтобы он вдобавок рисковал случайно уцелевшей скотинкой да собственной жизнью из-за подобного дара. Ибо вынести, вернее, спустить из того леса хотя бы одно-единственное бревно было опасно для жизни и стоило не дешевле, чем если бы его заказали в хоммонанской аптеке.