Том 1. Рассказы 1906-1912

– Имей кроху терпения… Есть причины, видишь ли, вследствие которых я не желаю, чтобы у нее… были доказательства. Понял? Больше я ничего тебе не скажу… пока.

– Все равно я уже заинтересован… Говори же – что и как?

– Прежде всего, – сказал Оссовский, подумав и потирая сморщенный лоб, – напиши следующее: «Дорогая, милая… бесконечно любимая деточка».

– Очень хорошо! – одобрил инженер, бегая карандашом по бумаге. – Я как будто вижу ее: маленькая, плутовское создание, а в глазах – тысяча бесенят… Я напишу тебе тысячу любовных посланий, Валер… Дальше!

– Дальше: «Прости меня, дурака…»

Инженер рассмеялся и бойко написал: «дурака».

Дойдя до этого места, Оссовский задумался, озабоченно рассматривая фигуру приятеля, склонившуюся над столом, и решил, что, если убрать слово «сегодня», – догадаться будет весьма трудно. Поэтому он сказал просто:

– «Я так и не приехал…»

«Не при-е-хал…» – вывел Михаил и замурлыкал опереточный вальс.

– А почему ты не приехал, а?

Оссовский продолжал равнодушным, отчетливым голосом:

– «…а как мне хотелось быть с тобой… заглянуть в твои ясные глазки…»

– Я написал «глазенки»… – ничего, Валер?

– Ничего, – добродушно отозвался Оссовский. – Далее… «посадить тебя на колени»…

– «Ко… ле… ни». Так. Еще что?

– «…Ведь сегодня наш праздник… и я-то знаю… как твое маленькое сердечко дожидалось этого дня».

Здесь Оссовский значительно рисковал и скрепя сердце приготовился уже к какому-нибудь вопросу. Но голова инженера бесхитростно и доверчиво встретила эти слова, предназначенные неизвестной женщине. Оссовский перевел дух и стал диктовать дальше:

– «…Не сердись, дорогая… скоро приеду, а ты увидишь, как я тебя люблю…»

– Ты вдохновенно врешь! – не удержался Михаил, поднимая глаза. – Но… хорошо выходит. Написано.

– «…Я расскажу тебе маленькую сказку, и ты крепко-крепко уснешь…»

– Спокойной ночи. Затем?

– «…Жил-был козлик…»

– Коз-лик?! – расходился инженер. – Вот не подозревал в тебе этаких талантов!.. Ну, что же козлик?

– «…Серенький козлик… да».

– «Да» – неизбежно?

– Разумеется. Продолжай: «…вроде того, которого волки съели…»

– «Съели…» Такие обжоры!

– «Только этот был умный…»

– Сомневаюсь, но все равно. Есть.

– «…Вот он пошел гулять…»

– И получил насморк, Валер?

– Экий ты насмешник, Миша! Осталось совсем немного… Пиши: «А на лугу танцует маленькая козочка… беленькая, мохнатенькая…»

– Танцует! – вздохнул инженер, стараясь не улыбаться. – Значит – балет?

– Да. Ну… «Козлик и говорит: – Я вас люблю…»

– Энергично!

– «А козочка говорит: – Очень приятно!..»

– Действительно! – рассмеялся Михаил. – Все?

– Нет еще… «Так они стали жить-поживать да добра наживать…»

– Или, – сказал Михаил, – как это говорится… да: вам сказка, мне бубликов вязка.

– Последняя фраза, Миша: «Крепко тебя целую и обнимаю, крошка моя. Спи…» Написал?

– Да.

– Ну, спасибо, голубчик.

Оссовский взял бумагу из рук приятеля и внимательно перечитал написанное. Размашистый почерк инженера заполнил весь листок.

– Маккиавелли, – сказал инженер, смеясь и лукаво подмигивая, – не способен обмануть женщину!

– Надеюсь по крайнем мере, – вздохнул Оссовский. – Все мы на этот счет способны.

– Ну, однако… У тебя вон какой талант… Импровизация, вдохновение чувствуется…

– Льстец, – скромно отозвался Оссовский. – Ну, еще раз спасибо тебе.

– Пустяки! – Михаил встал, покачиваясь, и обнял Оссовского за плечи. – Ну, идем же!.. Эта тишина давит меня. Хочу шумов, криков и плесков… Идем!

– Послушай, – сказал Оссовский, ласково отстраняя его хмельную горячую голову, стремившуюся упасть на плечо друга, – я не пойду туда… серьезно. Я устал! Но выслушай…

– Ты всю жизнь был серьезным человеком, – пробормотал инженер, – так не изменяй же себе! Я с-слу-шаю!

Оссовский задумался, смотря в сторону. Потом, видимо затрудняясь, начал:

– Я сделал глупость, Михаил, и вот какую… Ты, пожалуйста, только не обижайся… Я думал отдохнуть здесь, у тебя, почувствовать себя не одиноким… Но сегодня… когда я остался один в гостинице, прошлое с новой силой разбередило мою душу, я почувствовал как нельзя больнее, что никогда и ничем не вытравлю ни дней радости, ни дней тоски… Потом… потом сравнил тебя и себя… Ты моложе, счастливее, любим и любишь… Может быть, это низко и недостойно меня, не знаю, но подумай – жить вместе, под одной кровлей… видеть вас обоих – живое, мучительное воспоминание… Нет, нет! Я поздно сообразил это, но, сообразив, успокоился: я уезжаю завтра.

– Валер! – прослезился расстроенный Михаил. – Ты бредишь… ты нездоров… Я все понимаю… Хорошо… но ведь это же свинство с твоей стороны, а? Показаться и упорхнуть… а? Валер?

– Приходи утром, мы простимся как следует. Да, я переменил номер и… кажется, забыл какой… спроси у швейцара.

– Ну, хорошо, – пробормотал ошарашенный инженер, – у швейцара… но… вот тебе и история! Давай же хоть поцелуемся, а?

Он повис на шее Оссовского и начал его душить. Валерьян не сопротивлялся, но облегченно вздохнул, когда объятия кончились.

– Иди же, иди, Миша, – сказал он расстроенному, охмелевшему человеку, – там ждут, неловко.

– Доставьте немедленно.

– Теперь два часа, ваше-ство, – сказал комиссионер. – Поездов нет.