Том 1. Рассказы 1906-1910

Пыжиков, разнежась на пароходе, ведет себя как жалкий пошляк – заводит интрижку с пассажиркой из гулящих, и его в конце концов ссаживают на первой пристани. Хонс, в соответствии с возросшими возможностями, затевает ночью, тайком от приятеля, которому он днем развивал свои идеи «смягчения душ человеческих», безобразнейшую оргию.

Перед нами тот же Пыжиков, дай ему волю. Проблема пошлости и ничтожества та же, что и в реалистическом рассказе, но гипербола, преувеличение, выпуклость, стереоскопичность нарисованного автором придают идее покоряющую и заражающую убедительность.

«Пассажир Пыжиков» будит чувство щемящего уныния, «Имение Хонса» – сарказм. Пыжиков – пошляк, Хонс – воплощение самой пошлости идеи о пошлости.

В одном из рассказов Грин дал в негативной форме определение романтического метода. Герой, реалист, практик, говорит о себе: «Я – человек, абсолютно лишенный так называемого „воображения“, то есть способности интеллекта переживать и представлять мыслимое не абстрактными понятиями, а образами» («Рассказ Бирка»).

«Гриновское» в творчестве Грина опирается на воображение автора и… читателя. Второе, собственно, не менее важно.

Но воображение Грина, его безудержная фантазия на поверку оказывается теснейшим образом связанной с действительностью. «Мыслимое» – то есть идеи об окружающем мире, которые затем воплощались в образы и характеры его романтических книг, – рождалось у писателя из повседневности, из буден поденно-журналистской работы, которую он не прекращал до начала двадцатых годов[6].

У Грина был учитель и друг из числа больших русских писателей начала XX века – Александр Иванович Куприн. Дружба с Куприным, начавшаяся в 1908 году и длившаяся до самого его отъезда в эмиграцию, к сожалению, пока почти не прослежена ни мемуаристами, ни критиками. Между тем именно Куприн, всегда окруженный множеством литераторов и журналистов, ввел Грина в эту среду и обратил на него внимание редакторов и издателей всевозможных еженедельников, двухнедельников, ежемесячников и альманахов. По книжной продукции конца 900-х и 10-х годов нетрудно установить появление имени Грина почти во всех изданиях, где печатался А. И. Куприн.

В эти годы Куприным созданы многие из его наиболее политически острых произведений. В «Штабс-капитане Рыбникове» (1905), «Гамбринусе» (1906) картины обывательской России написаны широко и беспощадно. Куприн часто в ту пору шел в оценке событий гораздо дальше, был куда радикальнее своего молодого друга (стоит сравнить тот же «Гамбринус» с гриновскими рассказами эсеровского цикла, как разница эта станет совершенно ясна). Но в том, что Грин на протяжении по крайней мере первых пятнадцати лет своей литературной работы неизменно оставался пристальным наблюдателем русской действительности, откликавшимся на важнейшие события политической и культурной жизни, заслуга А. И. Куприна несомненна. У Грина были свои пристрастия в современности. Так, его постоянно привлекали новости науки и техники. Именно Грин был, вероятно, первым русским беллетристом, уделившим столько внимания кинематографии («Она», «Волшебный экран», «Как я умирал на экране» и первый в русской литературе рассказ о фронтовом кинорепортаже – «Забытое», опубликованный уже в начале октября 1914 года).

Известно, что «Авиационная неделя» 1910 года послужила для Грина толчком к написанию романтического рассказа «Состязание в Лиссе», а затем романа «Блистающий мир». Но уже в 1912 году Грин опубликовал реалистический рассказ о состязании пилотов и к тому же самим его названием впервые ввел в литературу слово «летчик», до того бытовавшее лишь в жаргоне русских авиаторов («Летчик Киршин», в позднейшей публикации «Тяжелый воздух»).

Он же написал маленький рассказ о современном Дон-Жуане, к которому убитый соперник является в образе голоса на граммофонной пластинке («Таинственная пластинка»). И т. д. и т. д., вплоть до того, что в одном из фантастических рассказов Грина описана… пластмасса за много лет до ее появления в нашем обиходе (из нее сделаны волшебные карты в «Клубном арапе»).

И как раз на годы наиболее активного участия Грина в повременной прессе приходится расцвет его новеллистики. За это время он выпустил десять книг, объединив в них (за исключением двух: «Шапки-невидимки» и «Знаменитой книги») в основном романтические рассказы – и среди них почти все, что приобрело впоследствии наибольшую популярность. Именно в эти годы его герои, «гринландцы», решали для себя (и для автора!) проблемы, занимавшие их прототипов в России, искали пути к счастью и боролись со злом.

Для этих поисков, для этой борьбы они в отличие от своих романтических собратьев из «русских» рассказов Грина обладали силой и полем деятельности.

Поначалу Грину, обремененному грузом неизжитых эсеровских иллюзий и босяческой романтики, казалось, что стоит сильному человеку, герою, презрев толпу, порвать со своей средой – и задача решена.

В «Гринландии» это сделать легко.