Том 1. Рассказы 1898-1903

Молодой человек в подтверждение своих слов стукнул кулаком в тонкую стену, издавшую звук пустого пространства, и откачнулся назад, но сделав при этом такой вид, как будто ему давно уже хотелось откачнуться и он только пользуется удобным случаем.

— Но зачем утруждаете вы меня вашими гнусными воплями? — спросил старик.

Весь он был преисполнен вежливости, иронии и яда, которым особую силу придавали частые знаки препинания.

— Сердце у меня золотое, с хорошим человеком поговорить желательно. Покурим, старина?

— Это дело ваше. А только я не старина, я — Василь Игнатыч и всякой пьяной свинье не товарищ.

— А сами-то вы не пили? — оскорбился тот.

— Это дело наше.

Другая пара стояла между тем в нерешимости.

— Уйдем, Саша, тут пьяные.

— Ничего, они тихие, сядем вон там, в углу.

Высокая женская фигура в сером клеенчатом плаще медленно тронулась, и за ней последовал тот, кого называли Саша. Когда они проходили мимо фонаря, свет упал на красивое женское лицо и юношу с длинными волосами и в синей с косым воротом рубашке. Видом своим он напоминал интеллигентного рабочего или студента, снявшего форму. Девушка держалась спокойно и говорила решительно, мало придавая значения тому, что ее улышат. Голос ее — чистый и мягкий — звучал лаской в самом простом слове. Такие женщины, с ласковым голосом и уверенными движениями, особенно хорошо ухаживают за больными.

Разостлав на полу клеенчатый плащ, они уселись, тесно прижавшись друг к другу, и из-за лохматой головы на плечо легла тонкая белая рука.

— Милый, тебе не холодно?

— Конечно нет, — ответил он с тем пренебрежением, каким мужчины отвечают на женскую заботливость.

А мне уже становилось холодно, и я зябко ежился в своем одиноком и жестком углу.

— А как нас знатно вымочило! — продолжал тот же ласковый голос со скрытым смехом. — И как страшно в лесу, когда гроза.

— Ну, что там страшного. Скорее — приятно. А твои там, дома, не будут беспокоиться о тебе? Запропала неведомо куда.

— Пусть их, — ответила девушка и счастливо рассмеялась, но тотчас же перешла в серьезный тон — А странно, правда, что время так долго тянется без тебя. Ты когда был здесь?

— Вчера.

— Вчера? — протянул голос. — И то ведь вчера. Вот потеха-то! Я думала, что они врут.

— Кто они?

— Да вот те, что романы пишут.

— Кстати, кончила ты Каутского? У меня просили его.

Ответа я не слыхал. Уже давно доносился издали гул, тихий и неотзывчивый в сером воздухе, поглощающем звуки. То шел не то пассажирский, не то курьерский поезд, не останавливающийся на этой платформе. Постепенно гул возрастал, и из-за стены, закрывавшей от меня правую сторону пути, внезапно вырвалось черное и огненное чудовище и промчалось, как вихрь, с громом и лязгом, таща за собой тяжелые вагоны. Освещенные окна сливались в одну блестящую полосу с мелькающими силуэтами голов. С низенькой платформы, стоявшей почти на одном уровне с рельсами, видно было, как торопливо вертятся колеса, кажущиеся легкими и прозрачными.

Наступила минутная тишина, нарушенная блаженным молодым человеком, в котором этот пронесшийся ураган, видимо, пробудил новые силы. Отчаянно-фальшивым голосом он запел:

Бледный месяц… плывет над ре-е-кою…

— Врешь, — комментировал старик с язвительностью. — Возьмите глаза в зубы, и вы увидите тучи.

…Все в а-объятьях… ночной тишины…

— Хороша тишина! Орет как пришпандоренный.

…Ничего мне на свете… не надо-о-о…

— И опять врете. Полбутылки надо.

…Только видеть… тебя одноё!..

— Эту рожу-то? Тьфу, — с омерзением плюнул старик.

— Послушайте! Почему вы говорите, что у нее рожа? Вы сами видели, какая у нее прелестная личность.

— К вашей пьяной роже никакая личность не подойдет.

Молодой человек задумался и решительно произнес:

— За эти слова я больше с вами незнаком.

— Дело ваше.

С другой стороны слышалось:

— Ты понюхай, Саша, как хорошо пахнет: листьями и еще чем-то.

— Да уж нюхал.

— Нет, пожалуйста, еще.

Юноша с шипением потянул воздух, и оба рассмеялись. На блаженного молодого человека молчание действовало удручающе, и он заговорил, подражая ироническому тону старика:

— А вот с каким поездом мы поедем?

— Ни с каким.

— Н-ну? — изумился молодой человек и икнул. — Почему же это, хотел бы я знать?

— Потому что не пустят. Скажут: куда, пьяная морда, лезешь?

— Это кто же морда-то? Скажем: две пьяные морды.

— Да еще по шее накладут, — ехидничал старик.

— О?

— Да протокол составят.

— О? — все больше таращились глаза молодого человека.

— Да в титы. Посиди, голубчик, охладись, а то чувствителен больно.

Молодой человек задумался и торжественно провозгласил:

— Я с вами больше незнаком, потому что вы вредный человек.

Несмотря на то что эту торжественную формулу он заключил новой звучной икотой, видно было, что он огорчился и весь как-то потускнел, точно по его блаженству прошлись сапожной щеткой. Я понял теперь и причину этого омраченного блаженства: оно было тем отпечатком, который накладывают на человека ласки и поцелуи любимой женщины. Но на что злился старик?