Том 1. Р.В.С. Школа. Четвертый блиндаж

Долго плакали притаившиеся в углу, попавшие в беду ребятишки. Гул наверху не смолкал. Он то приближался, то удалялся. Бывали минуты перерыва. В одну из таких минут Колька полез наверх затем, чтобы закрыть верхнюю дверь. Но тут совсем неподалеку так ахнуло, что Колька скатился обратно и, ползком добравшись до угла, где тихо плакали Васька с Нюркой, сел с ними рядом. Поплакав немного, он опять пополз наверх, к тяжелой, окованной железом двери погреба, захлопнул ее и отполз вниз.

Гул сразу стих, и только по легкому дрожанию, похожему на то, как вздрагивают стены дома, когда мимо едет тяжелый грузовик или трамвай, можно было догадаться, что снаряды рвутся где-то совсем неподалеку.

– До нас не дострелят, – еще всхлипывая, но уже успокаивая своих друзей, сказал Колька. – Мы вон как глубоко сидим. И стены из камня, и потолок из железа. Ты… не плачь, Нюрка, и ты не плачь, Васька. Вот скоро кончат стрелять, тогда мы вылезем да и побежим.

– Мы бы-ы… мы бы-ы-ст-ро побежим… – глотая слезы, откликнулась Нюрка.

– Мы как… мы как припустимся, как при… припустимся, так и сразу домой… – добавил Васька. – Мы прибежим домой и никому ничего не скажем.

Огарок догорал. Пламя растопило последний кусочек стеарина. Фитиль упал и погас. Стало темно-темно.

– Колька, – плаксиво прохныкала Нюрка, отыскивая в темноте его руку, – ты сиди тут, а то мне страшно.

– Мне и самому страшно, – сознался Колька и замолчал.

И в погребе стало тихо-тихо. Только сверху через толстые стены едва доносились заглушенные отзвуки частых разрывов, как будто бы кто-то вколачивал тяжелые гвозди в землю гигантским молотком.

– Колька, Васька! – опять раздался жалобный голос Нюрки. – Вы чего молчите? И так темно, а вы еще молчите.

– Мы не молчим, – ответил Колька. – Мы с Васькой думаем. Ты сиди и тоже думай.

– Я вовсе и не думаю, – откликнулся Васька, – я просто так сижу.

Он заворочался, пошарил, нащупал чью-то ногу и дернул за нее:

– Это твоя нога, Нюрка?

– Моя! – испуганно отдергивая ногу, закричала Нюрка. – А что?!

– А то, – сердитым голосом ответил Васька, – а то… что ты своей ногой прямо мне в корзину пхаешь и какой-то гриб раздавила.

И как только Васька сказал про гриб, так сразу же веселей стало и Кольке, и Нюрке, и самому Ваське.

– Давайте разговаривать, – предложил Колька, – или давайте песню споем. Ты пой, Нюрка, а мы с Васькой подпевать будем. Ты, Нюрка, будешь петь тонким голосом, я – обыкновенным, а Васька – толстым.

– Я не умею толстым, – отказался Васька. – Это Исайка умеет, а я не умею.

– Ну, пой тогда тоже обыкновенным. Начинай, Нюрка.

– Да я еще не знаю какую, – смутилась Нюрка. – Я только мамину знаю, какую она поет.

– Ну, пой мамину…

Слышно было, как Нюрка шмыгнула носом. Она провела рукой по лицу, насухо вытирая остатки слез, потом облизала губы и запела тоненьким, еще немного прерывающимся от недавнего волнения голосом:

Ушел казак на войну,
Бросил дома он жену.
Бросил свою деточку.
Дочку-малолеточку.

– Ну, пойте последние слова: «Бросил свою деточку», – подсказала Нюрка.

И когда Колька с Васькой пропели, то Нюрка еще звончее и спокойнее продолжала:

С той поры прошли года,
Прошли, прокатилися,
Все казаки по домам
Давно воротилися.
Только нету одного,
Всеми позабытого,
Казачонка моего,
И-э-э-эх! – давно убитого…

Нюрка забирала все звончее и звончее, а Колька с Васькой дружно подпевали обыкновенными голосами. И только когда наверху грохало уж очень сильно, то голоса всех троих чуть вздрагивали, но песня все же, не обрываясь, шла своим чередом.

– Хорошая песня! – похвалил Колька, когда они кончили петь. – Я люблю такие песни, чтобы про войну и про героев. Хорошая песня, только что-то печальная.

– Это мамина песня, – объяснила Нюрка. – Когда у нас на войне папу убили, вот она такую песню все и пела.

– А разве у тебя, Нюрка, отец казак был?

– Казак. Только он не простой казак был, а красный казак. То всё были белые казаки, а он был красный казак. Вот его за это белые казаки и зарубили. Когда я совсем маленькая была, то мы далеко, на Кубани, жили. А потом, когда папу убили, мы сюда, к дяде Федору, на завод приехали.

– Его на войне убили?