Том 1. Повести и рассказы

Одна из них была дама почтенного возраста, поминутно поливавшая свой платок, накидку и лиф одеколоном с туалета благородной Гильдегарды, что не мешало ей беспокоиться, как бы Азорку, оставленного дома по причине преклонных лет и неприятного запаха, не искусала бешеная собака, а также рассказать о том, как покойный Людвик Осинский однажды, когда она была еще барышней, усадил ее в карету.

Другой особой, самой значительной в этом обществе, был некий пан Эдгард, маленький, тщедушный блондинчик, известный в уезде как талантливейший критик. Этот интеллигентный юноша носил рыжую бородку, напоминавшую пирожок, и имел обыкновение подавать своим знакомым только два пальца; при каждом удобном случае он произносил слово «враки» и время от времени покачивал головой, как будто отгоняя мух. Кроме того, он умел с неподражаемым изяществом курить, а главное — совать в рот и вынимать (с помощью двух вышеупомянутых пальцев) двухкопеечную сигару; умел он также — правда, строго, но беспристрастно — критиковать все и всех, а самое главное — умел верить в себя. В свободное от занятий время, покуривая сигару и покачивая головой, он охотно размышлял о том, скоро ли его оранжевую бородку и усики вместе с коричневым пальто и не слишком толстыми ножками отольют из воска и под именем Эдгарда I выставят вместе с оттисками его несравненных критических трудов в музее величайших гениев мира. Когда же? Кто может это угадать?.. К счастью, сей одаренный юноша был терпелив: ожидая места в музее восковых фигур, он не бросал места в канцелярии городского головы, а ради титула Эдгарда I не отказывался от ласкательного прозвища «глупый Эдзик», которое ему дали любящие друзья.

— Кто ж это у тебя должен быть, милая Пракся? — спросила уже в десятый раз дама почтенного возраста, обращаясь к привлекательной Гильдегарде.

— Я уже говорила вам. — резко ответила хозяйка, — что будет знаменитый Клинович, доктор философии… из Варшавы…

— Враки! — буркнул Эдзик, начертив в воздухе очень красивое кольцо дымом от сигары.

— Знаменитый доктор? Из Варшавы?.. Так это, верно, Халубинский!.. Не знаю, могy ли я показаться такому гостю в моем платье?

— Что вы за вздор городите? Я вам ясно сказала: Клинович, а не Халубинский.

— Но, видишь ли… он все же такой известный доктор…

Гильдегарда, криво усмехнувшись, сказала:

— Пан Клинович не обыкновенный доктор, а доктор философии.

— Так он не прописывает рецептов? Боже мой, а я-то хотела его просить помочь мне, ведь я уже целый год плохо вижу и с трудом хожу. Как жаль, что Халубинский не прописывает рецептов!

— Во имя отца и сына! — перекрестилась Гильдегарда. — Я же вам говорю, что это не Халубинский, а доктор философии Клинович.

— А! Так он прописывает рецепты?

Гильдегарда пожала плечами, а ехидный Эдзик ответил:

— Доктор философии прописывает рецепты только против глупости.

Эта блестящая острота оказала удивительное действие на старушку повертев головой и испытующе поглядев в глаза знаменитому критику, она возразила:

— Вы говорите — против глупости?.. Какое это счастье для вас, что вы встретитесь с таким доктором!

Но минутное умственное напряжение так утомило старушку, что, невзирая на грозное бормотание Эдзика, она откинула голову на спинку кресла и крепко уснула.

Минуту спустя сердитая Гильдегарда и незаслуженно обиженный бестактной старой дамой пан Эдгард услыхали шаги в прихожей, а затем и следующий разговор:

— Пожалуйста, доктор, повесьте шубку здесь… вот здесь… — говорил Диоген.

— А ее не украдут? — спросил чужой голос.

— Вы шутите, доктор! Тут все свои…

— А-а!.. В таком случае легче будет найти.

Едва почтенная дама благодаря общим усилиям Гильдегарды и Эдзика успела проснуться, из прихожей отворилась дверь, и в ней показался незнакомый молодой человек в сопровождении Диогена Файташко, который, пройдя на середину комнаты, объявил:

— Пан Клинович, доктор философии, член многих заграничных обществ, автор многих трудов…

Хозяйка встала, поклонилась, за ней и остальные: гость также поклонился, после чего все уселись вокруг стола.

— Ваш уважаемый брат сейчас где-то на вечере, доктор? — обратилась к гостю хозяйка дома.

Доктор философии облокотился на стол, склонил голову на руку и промолчал, очевидно погрузившись в глубокие философские размышления. Старушка уставилась на него, как на чудо.

— Мы слышали, доктор, что уважаемый брат ваш проводит сегодня вечер у Пастернаковских? — спросил на этот раз Эдзик, полагая, что его вмешательство вызовет немедленный ответ.

Вдруг доктор философии поднял голову, сунул в рот большой палец, прижал его к зубам и… не произнес ни слова.

— Гениальный человек! — в упоении прошептала Гильдегарда, глядя на полузакрытые глаза гостя.

— Всеобъемлющий ум! — шепотом ответил Диоген.

— Враки! — буркнул Эдзик.

Старую даму вывело из терпения молчание гостя, и, собравшись с духом, она спросила:

— Господин доктор…

— Что? — прервал гость, вдруг откинув голову, как пробужденный лев.

— Ничего, ничего! — в ужасе вскричала старушка, поднеся к носу платок, смоченный одеколоном.

Доктор философии опустил голову на руку и снова замолчал.