Том 1. Повести и рассказы 1846-1847

В произведениях Грибоедова, Пушкина, Лермонтова главным героем был представитель лучшей, независимой части русского дворянства. Таковы Чацкий, Онегин, Ленский, Гринев (при всем отличии его от трех первых), Печорин. Пушкин весьма критически относился к современной ему русской аристократии, характерной представительницей которой для него была графиня Фуфлыгина — «наглая дура».[7] Но современной знати — потомкам «случайных людей» — и придворному обществу он противопоставлял традицию старинного дворянства, предки которого оставили славный след на страницах русской истории, а обедневшие их потомки превратились в представителей «страшной стихии мятежей», стали главной силой декабристского движения. Союз лучших людей честного, независимого дворянства и народа, союз потомков Гриневых и Пугачевых — такова формула будущей русской истории, предложенная Пушкиным. И точно так же Грибоедов противопоставляет миру Фамусовых и Скалозубов Чацкого, а Лермонтов России николаевских «голубых мундиров» — Печорина. Другое мы видим у Гоголя. Его герои в «Вечерах» — молодые представители «поющего и пляшущего племени», сельские дивчины и парубки, Левко и Ганна, кузнец Вакула и Оксана; в истории Украины — отстаивающие народный уклад жизни и народные моральные нормы Данило Бурульбаш и Тарас Бульба, а в петербургских повестях — безродные художники Чартков и Пискарев, мелкие чиновники Поприщин и Башмачкин. Славное историческое прошлое старинных дворянских родов, их прошлые заслуги перед родиной, конфликт между «старым» и «новым» дворянством, превращение потомков благородного и независимого старого дворянства в носителей «страшной стихии мятежей» — все эти вопросы, так сильно волновавшие Пушкина — историка и художника, остались вне поля зрения Гоголя в его художественных произведениях и исторических статьях. Русское дворянство в изображении Гоголя мало чем отличается по своему духовному и моральному уровню от русского чиновничества, как и от всего обрисованного им мира «мертвых душ».

Молодой Достоевский исходит в своем изображении современной России из гоголевской традиции. Вопрос о судьбах русского дворянства и его культурных начал приобретает позднее для Достоевского весьма важное значение. Но вопрос этот займет его лишь со второй половины 60-х годов — в «Идиоте», «Бесах», «Подростке», «Братьях Карамазовых». В творчестве же молодого Достоевского нет следов интереса к славному историческому прошлому дворянской России и вопросу о будущем русского дворянства. Любимые его герои — чиновники, обитатели петербургских «углов» или молодые интеллигенты-«мечтатели», разночинцы.

Во «Введении» к «Ряду статей о русской литературе» (1861) Достоевский писал о Гоголе: «Были у нас и демоны, настоящие демоны; их было два (Гоголь и Лермонтов. — Г. Ф.), и как мы любили их, как до сих пор мы их любим и ценим! Один из них все смеялся; он смеялся всю жизнь и над собой и над нами, и мы все смеялись за ним, до того смеялись, что наконец стали плакать от нашего смеха. Он постиг назначение поручика Пирогова; он из пропавшей у чиновника шинели сделал нам ужасную трагедию. Он рассказал нам в трех строках всего рязанского поручика, — всего до последней черточки. Он выводил перед нами приобретателей, кулаков, обирателей и всяких заседателей. Ему стоило указать на них пальцем, и уже на лбу их зажигалось клеймо навеки веков, и мы уже наизусть знали: кто они и, главное, как называются. О, это был такой колоссальный демон, которого никогда не бывало в Европе и которому вы бы, может быть, и не позволили быть у себя». Вошедшая в эти восторженные строки характеристика «Шинели» — повести, где «из пропавшей у чиновника шинели» Гоголь «сделал нам ужасную трагедию», непосредственно подготовляет и предвосхищает мотивы ранних романов и повестей Достоевского.

В воспоминаниях о Достоевском художник К. А. Трутовский рассказывает о посещении им Достоевского в ноябре — декабре 1844 г., в период работы писателя над романом «Бедные люди»:

«Встретил меня Федор Михайлович очень ласково и участливо и стал расспрашивать меня о моих занятиях. Долго говорил со мною об искусстве и литературе, указывал на сочинения, которые советовал прочесть, и снабдил меня некоторыми книгами. Яснее всего сохранилось у меня в памяти то, что он говорил о произведениях Гоголя. Он просто открывал мне глаза и объяснял мне глубину и значение произведений Гоголя».[8]

О том, что Пушкина и Гоголя Достоевский уже в 40-х годах «ставил выше всех», что Гоголя он «никогда не уставал читать и нередко читал его вслух, объясняя и толкуя до мелочей», причем «почти каждый раз», закрывая «Мертвые души» восклицал: «Какой великий учитель для всех русских, а для нашего брата, писателя в особенности! Вот так настольная книга!» — вспоминает и другой знакомец молодого Достоевского — врач С. Д. Яновский (там же, с. 163).