Том 1. Ленька Пантелеев. Первые рассказы

– В общем – плевать! – сказал Аркашка. – Сейчас это все наше.

Он смеялся, потирал руки и без конца повторял:

– Ничего, ничего… Поживем, парень! Погуляем на славу!..

Хотя Ленька не принимал никакого участия в этой краже, Аркашка по-братски разделил с ним все награбленное. Они уехали в Харьков. И там около месяца жили припеваючи, проедая деньги, вырученные от продажи часов и других вещей.

Но скоро они расстались. Аркашка покинул Леньку. То ли ему показалось, что Ленька невыгодный компаньон, так как Ленька воровал хуже и не так удачно, то ли он ему просто надоел, но однажды Ленька проснулся и увидел, что Аркашки нет. Ночевали они на бульваре – в кустах акации. Ленька посидел, подождал и, забеспокоившись, решил пойти поискать товарища. Он уже хотел подняться, когда машинально сунул руку в карман, где лежали у него заколотые французской булавкой деньги. В кармане он нащупал что-то холодное, мягкое и пушистое. От обиды и отвращения он закричал. Оказалось, что Аркашка не только обокрал его, вынув из кармана все деньги, но еще и поиздевался над ним, засунув в карман маленького дохлого котенка.

…Расставшись с Аркашкой, Ленька не горевал. Но жизнь его уже опять пошла кувырком.

Споткнуться и упасть в яму нетрудно, выкарабкаться из нее гораздо труднее.

Стыдно, горько и больно вспоминать Леньке эту осень, зиму и лето, которые он провел в Харькове и в других городах Украины… Почти год скитался он, вместе с тысячами таких же бездомных ребят, по разоренным войной местам. Не раз побывал он за это время в отделениях милиции, в железнодорожных чека, в арестных домах угрозыска…

Иногда думал: как же это так получилось? Был честный мальчик, учился, читал, писал стихи… И вот все это рассыпалось, ничего не осталось, он – вор, бродяга, отпетый человек.

Он делал над собой усилия, пробовал не воровать, работать. Ходил на вокзал, предлагал пассажирам помочь снести вещи. Но вид у него был такой, что пассажиры пугались.

– Знаем, – говорили они, – знаем, куда ты их снесешь…

И, оттолкнув Леньку, они сами тащили свои корзины и чемоданы, до трамвая или до тележечника.

Пробовал он и торговать. Когда начался нэп и открылась частная торговля, он купил у знакомого китайца сотню дешевых самодельных папирос, вышел на главную улицу и стал кричать:

– А вот кому папигос! Папигос кому?!

Но пока торговал, больше выкурил сам, чем продал. Вечером подсчитал убытки и понял, что частный капиталист из него не выйдет.

О возвращении в Петроград он уже не мечтал. Ему казалось, что он уже конченый человек, он не мог представить себе, как он встретится с матерью или сестрой и как посмотрит в глаза им…

…Но в конце лета снова напала на него тоска по родине. Он уже измотался, устал… По вечерам он с завистью поглядывал на освещенные окна, за которыми текла нормальная человеческая жизнь: люди сидели за самоварами, пили чай, матери ласкали детей.

Как-то под вечер он сидел у железнодорожного полотна на станции Сортировочная, ел вишни. И вдруг, неожиданно для самого себя, решил:

– Поеду в Петроград.

Он не стал заходить в город, – там не было у него никаких дел, никто не поджидал его там, и не с кем ему было прощаться. Он дождался первого поезда, вскочил на ходу на подножку, с подножки перебрался на буфер, а оттуда – по лесенке – на крышу. До Курска он ехал без приключений. Ночь была холодная, он сидел, скорчившись, у трубы вентилятора и думал о Петрограде. Глаза у него слипались, но спать было нельзя, так как во сне очень легко сверзиться с покатой крыши, а кроме того, подъезжая к станции, надо перебираться на сторону, противоположную платформе, чтобы не заметил с платформы агент. Но все-таки Ленька заснул. И только чудом каким-то не свалился и не попал под колеса. В Курске его сняли с крыши. Полтора часа он просидел в пикете, дал обещание зайцем больше не ездить и был отпущен. Добравшись до станции Курск-товарная, и отыскав подходящий поезд, он забрался на паровозный тендер и зарылся в уголь. Так, пересаживаясь с поезда на поезд, – на крышах, на буферах, на вагонных рессорах, в угольных ящиках, в нефтяных баках, – он ехал на родину. Однажды утром он проснулся и, заметив, что поезд стоит, высунулся наружу. Он увидел знакомый перрон и высокую застекленную крышу Николаевского вокзала. Сердце его застучало. Он был в Петрограде.

Глава X

Он шел по Невскому – оборванный, длинноволосый, босой, перепачканный углем и нефтью – и ему не верилось, что он шагает по родной земле. Слезы текли по его лицу, оставляя белые полосы на перемазанных углем щеках.

Больше трех лет прошло с тех пор, как он уехал из этого города. И вот он возвращается. Но разве это тот самый Ленька идет, который нотой 1918 года подъехал на извозчике к Николаевскому вокзалу и, увидев этот вокзал, с трепетом подумал: неужели ему и правда предстоит такой далекий путь, неужели он на все лето едет в деревню?

Нет, это уже не тот Ленька.