Том 1. Ленька Пантелеев

Сделав два шага, Лодыгин остановился. Леньке показалось, что он хочет что-то сказать ему или матери. Человек с повязкой сильно толкнул его браунингом в спину.

— А ну, пошел, не задерживаться! — крикнул он.

Молодой человек, не ожидая удара, споткнулся.

— Осторожно! — сказал он очень тихо.

Его еще раз ударили. Он опять споткнулся и чуть не упал.

За столом офицеров раздался громкий хохот.

— А-а! Большевик! Засыпался, молодчик? Дайте, дайте ему, братцы!.. К стенке его, каналью!..

Провожаемый смехом, он шел к выходу. Уже в дверях он оглянулся, прищурился и громко, на весь ресторан, но очень спокойно, легко и даже, как показалось Леньке, весело сказал:

— Смеется тот, кто смеется последний!..

Ленька на всю жизнь запомнил и эту фразу, и голос, каким она была сказана. Даже и сейчас еще она звучит в его ушах.

Дверь хлопнула.

Александра Сергеевна сидела, закрыв руками лицо. Плечи ее дергались.

— Мама… не надо, — прохныкал Ленька.

К столику, покачиваясь, опять подходил пьяный штабс-капитан.

Александра Сергеевна вскочила. Офицер что-то хотел сказать ей. Он улыбался и покручивал ус. Она изо всех сил ударила его в грудь. Он схватился за стул, не удержался и упал. Она побежала к выходу. Ленька за ней…

Когда они поднялись к себе в коридор, Александра Сергеевна упала на кровать и зарыдала. У Леньки у самого стучали зубы, но он успокаивал мать, бегал к Рыжику за водой, доставал у соседей валерьянку…

Возвращаясь из кухни, он услышал на лестнице, площадкой ниже, голос старика Пояркова.

— Кокнули молодчика, — говорил кому-то хозяин гостиницы своим добродушным стариковским голосом.

— Без суда и следствия?

— Ну какие уж тут, батенька, суды и следствия!.. Вывели на улицу — и к стенке.

— Большевик?

— Корреспондент ихней газеты из Иваново-Вознесенска…

Ленька вернулся к матери. Он ничего не сказал ей. Но когда она слегка успокоилась и задремала, он вышел на лестницу, прижался горячим лбом к стене и громко заплакал.

Слезы душили его, они ручьями текли по носу, по щекам, стекали за воротник рубашки.

Захлебываясь, он полез в карман за платком. Вместе с грязной скомканной тряпочкой, которая еще недавно носила название носового платка, он вытащил из кармана смявшуюся и ставшую мягкой, как желе, конфету. От конфеты пахло шоколадом, помадкой, забытыми запахами кондитерского магазина. Он отошел в угол, бросил конфету на каменный пол и с наслаждением, какого никогда раньше не испытывал, примял, раздавил ее, как паука, носком сандалии. Потом счистил о ребро ступени прилипшую к подошве бумажку, вытер слезы и вернулся в коридор.

Мать лежала, уткнувшись лицом в подушку. Плечи ее дергались.

— Мамочка, ты что? Что с тобой?

— Ничего, детка, — глухо ответила она сквозь слезы. — Оставь меня. У меня немножко болят зубы.

Он не знал, что делать, чем ей помочь. Как на грех, не было дома Нонны Иеронимовны. Старуха с утра ушла в город и до сих пор не возвратилась.

Через некоторое время начался сильный обстрел района. Опять все вокруг содрогалось и ходило ходуном.

Ленька прилег рядом с матерью на кровать. Уткнувшись лицом в подушку, мать тихо стонала. Он обнял ее, нащупал рукой щеку, погладил ее.

— Мамуся, бедненькая… Дать тебе еще валерьянки?

— Не надо, мальчик. Уйди. Помолчим давай. Сейчас все пройдет…

Он лежал, молчал, поглаживал ее щеку.

Вдруг его со страшной силой подбросило на кровати. Что-то рухнуло в самом конце коридора, и яркий, кроваво-красный свет хлынул в открывшуюся пробоину. Все вокруг повскакали.

— Что еще? Что там такое?

— Снаряд пробил стену.

— Ну, слава богу!.. Не было бы счастья… Хоть посветлей будет.

Багровый отсвет гигантского пожара заливал коридор. Стало еще больше похоже на цыганский табор.

Внезапно Ленька увидел в конце коридора женскую фигуру. Этот высокий черный силуэт словно вынырнул прямо из огня.

— Мама, смотри! Это же Нонна Иеронимовна идет…

Старуха была, как всегда, бодра, спокойна и даже весела. В руке она держала свой неизменный зонт…

— Ну и погодка! — сказала она, присаживаясь на краешек постели и обмахиваясь, как веером, зонтом. — Так и пуляют, так и пуляют… А вы что это разнюнились, голубушка?

— У мамы зубы болят, — объяснил Ленька.

— Ну? Сквозняком небось надуло?

— Вы где были, Нонна Иеронимовна? — не открывая глаз, простонала Александра Сергеевна. — Я страшно беспокоилась.

— Где была? Не за пустяками ходила, матушка. Важные новости узнала.

Учительница оглянулась и, хотя поблизости никого, кроме Леньки, не было, шепотом сказала:

— Бежать хотите?

— Куда?

— На волю.

— А разве можно?

— В том и дело, что можно. Мы тут с вами сидим, а в городе, оказывается, уже который день эвакуация идет. Красные обещали мирному населению беспрепятственный выход из города. А эти мерзавцы, представьте, не только не известили об этом жителей, но еще и всячески скрывают это…

— Мама, бежим! — всполошился Ленька.

— Да, да, — проговорила она, не открывая глаз. — Бежать, бежать без оглядки!..

— А силенок-то у вас хватит, бабонька?

— Нонна Иеронимовна, вы бы знали!.. Я готова ползти… готова на костылях идти, — только подальше от этого ада…