Том 1. Ларец Марии Медичи

Люсина не надо было приглашать. Он так и впился глазами в снимок, где на черном, засвеченном поле белели два круга. Они были совершенно удивительны. Аналитик не ошибся: Люсину чертовски везло. И что там карты? Бридж-белот или шестьдесят шесть? Это был куш, сорванный на номер в рулетку. В обоих кругах четко запечатлелась приготовившаяся к прыжку змея. Даже раздвоенный узкий язык можно было разглядеть в ее разъяренно распахнутой пасти. Она стояла на хвосте, чуть откинувшись назад, перед смертельным броском. На заднем плане смутно угадывались знакомые Люсину детали интерьера. Так что сомнений быть не могло. Фотоснимок был сделан не в амазонской сельве и не во влажной римбе острова Борнео, а, как это ни удивительно, в комнате Веры Фабиановны Чарской. Но стоит ли удивляться этому, если змею засняли не автоматическим аппаратом «Киев-10» и не шедевром японской оптики — камерой «Канон»?

Это бедный Саския сфотографировал обоими глазами последнее видение своей безвременно оборвавшейся жизни. Люсин держал в руках увеличенные снимки с мертвой сетчатки. Пурпур или как он там еще называется глаз Саскии не успел разрушиться и сохранил свой страшный отпечаток. Кошки не обладают цветным зрением, и снимок вышел черно-белым. Но и на нем было хорошо видно, что изготовившаяся к броску змея светится. Она горела, как струя расплавленного металла, и даже освещала ближайшие к ней предметы. То же обстоятельство, что на снимке, несмотря на темноту в комнате, оказался еще, хоть и смутный, задний план, можно объяснить лишь совершенством кошачьего ночного зрения.

Итак, огненный змей Веры Фабиановны оказался не видением больного мозга и не гипнотическим наваждением. Об этом с бесстрастной объективностью свидетельствовали глаза мертвого животного. Саскии очень не везло в жизни. Во-первых, у его хозяев родился ребенок, и бедный кот остался, подобно чеховскому чиновнику, «без места», во-вторых, новая хозяйка не только отняла у него прежнее имя Барсик, но и превратила на первых порах в кошку. И все же это были обычные превратности, с которыми еще можно мириться. Но быть задушенным в собственном доме тропической змеей — это, знаете ли, слишком! Это уж невезение так невезение… Мудрено ли, что глаза Саскии и после смерти взывали к отмщению?

— Ну как? — спросил начальник лаборатории.

— Класс! — восхищенно прошептал Люсин, держа снимок обеими руками. — Как это только им удалось? Это же… — он даже задохнулся, не находя слов, — войдет во все учебники!

— А то нет! — довольно откинулся на стуле начальник. — Ювелирная работа! Ну что, доволен?

— Еще бы!.. А змею они не определили?

— Ох и нахал же ты, братец! — Начальник лаборатории от избытка чувств перешел на «ты». — Тебе и этого мало! Еще хочешь змею знать?!

— Отчего бы и нет? — С олимпийским спокойствием Люсин положил снимок на стол.

— То есть как это? — Аркадий Васильевич даже покраснел. — Это же такой дикий шанс! Вы же сами должны знать, как редко оно удается! И после этого вы еще хотите…

— Конечно, хочу! — перебил его Люсин и вдруг рассмеялся. — Я ведь все понимаю и ценю, Аркадий Васильевич. Более того, я просто преклоняюсь… Но раз уж снимок получился, почему бы не вытянуть из него максимум возможного? Одно к другому-то не касается?

— Теперь я понима-аю! — протянул Аркадий Васильевич. — Наконец-то я вас, Люсин, раскусил. Вы ведь не просто везунок! С этим еще примириться можно. Не надо только за карты с вами садиться… Везунков порядочные люди обычно недолюбливают…

— Из зависти.

— Понимаю, понима-аю! Из зависти! Согласен… Но вы-то ведь хуже, чем простой везунок… Хотите знать, кто вы?

— Конечно.

— Вы привыкший к везению и потому совершенно заевшийся и обнаглевший везунок! Нравится?

— Вполне, — кивнул Люсин.

— Хоть самокритичен, — вздохнул начальник лаборатории. — Мне даже противно, — он дружески подмигнул, — сообщать вам результаты экспертизы. Ведь вы их воспримете как должное. Не как чудо, а как воспринимает закормленный карапуз очередную порцию манной каши! Вы же не удивитесь, вас не проберет благоговейная дрожь перед мощью человеческого гения… Не проберет ведь?

— А чего ей меня пробирать? Я же и сам вижу, что эта змея питон, не знаю только, как она там по-латыни… — Он равнодушно пожал плечами, но краешком глаза все же глянул на собеседника — хотел насладиться произведенным впечатлением.

— Что? — Аркадий Васильевич был ошарашен. — Откуда вы знаете, что это питон?

— Ежу и то ясно! Вы что, питона никогда не видели?

— Видел! Видел, черт его дери! Но почему именно питон, а не анаконда или этот боа — как там его? — констриктор? Как вы могли это различить?

— Различить? Очень просто… Только мне и различать-то не надо. Я ведь многое наперед знаю. Не верите? Разве принес бы я вам дохлую кошку, если бы не знал заранее, что запечатлелось в ее глазах?

— Да? — Аркадий Васильевич уже не шутил, он и впрямь был слегка озадачен. — Вы что же, ясновидящий?

— Вроде… Про телепатию слыхали?

— Разумеется. Будете выступать в цирке пришлите контрамарочку.

— Ладно.