Том 1. Через пустыню, через гарем. Робер Сюркуф

— Я знаю: ты жаден и отбираешь у меня работу. Ты всегда выбираешь самых богатых путешественников.

— Я у тебя ни одного не отобрал. Я провожу только людей, добровольно пришедших ко мне.

— Почему же Омар, твой сын, стал проводником в Сефтими? Вы лишаете меня хлеба, но Аллах вас накажет и так направит ваши шаги, чтобы шотт поглотил вас.

Возможно, конкуренция вызвала здесь взаимную вражду, но у этого человека явно был нехороший глаз. В конце разговора стало совершенно ясно, что я ему не понравился. Он отвернулся от нас и зашагал к берегу, где в некотором отдалении показались два всадника, которых он должен был сопровождать. Это были те самые люди, которых мы встретили в пустыне и стали за ними следить.

— Сиди, — воскликнул Халеф. — Узнаешь их?

— Узнаю.

— И мы разрешим им спокойно проехать?

Он уже вскинул ружье, готовясь выстрелить. Я помешал ему:

— Оставь! Они не уйдут от нас.

— Кто эти люди? — спросил наш проводник.

— Убийцы, — ответил Халеф.

— Они убили кого-нибудь из твоего рода или из твоего племени?

— Нет.

— Ты судился с ними на крови?

— Нет.

— Тогда дай им спокойно уехать. Нехорошо вмешиваться в чужие дела.

Этот человек говорил как истинный бедуин. Он посчитал нужным рассмотреть людей, которых ему указали как убийц. Они тоже нас заметили и узнали. Я видел, как они торопились ступить на соляную корку. Когда это произошло, мы услышали презрительный смех, с которым они повернулись к нам спиной.

Мы вернулись в хижину, хорошо отдохнули за ночь, потом запаслись необходимым провиантом и пустились в опасное путешествие.

Соляная корка вместо льда — для меня это было внове. Необычный цвет, форма, хруст этой корки — все это казалось мне слишком чуждым, чтобы я чувствовал себя уверенно. На каждом шагу я испытывал прочность нашей «почвы», стараясь определить признаки ее надежности.

Только мало-мальски начав ориентироваться в столь необычной обстановке, я взобрался на жеребца, чтобы довериться не только проводнику, но и инстинкту своего животного. Казалось, мой выносливый жеребец уже не в первый раз совершает подобный путь. Он крайне весело трусил в безопасных местах, а там, где слой соли казался ненадежным, выказывал очевидное предпочтение лучшим местам тропы, часто достигавшим всего лишь одной стопы в ширину. Жеребец складывал уши, обнюхивал землю, сопел, сомневаясь или раздумывая, а несколько раз его предусмотрительность заходила так далеко, что подозрительные места он предварительно испытывал ударом копыта.

Проводник шагал впереди, я следовал за ним, а за мною ехал Халеф. Дорога так поглощала наше внимание, что говорили мы очень мало. Так двигались мы свыше трех часов, когда Садик обратился ко мне:

— Будь внимателен, сиди! Сейчас начнется самый ненадежный кусок пути.

— Из чего это видно?

— Тропа часто идет по глубокой воде, притом на большом протяжении она так узка, что ее можно перекрыть двумя ладонями.

— Корка еще достаточно крепка?

— Этого я в точности не знаю. Толщина ее меняется; и часто весьма значительно.

— Тогда я спешиваюсь, чтобы уменьшить нагрузку на лошадь.

— Сиди, не делай этого. Твоя лошадь идет увереннее, чем ты.

Здесь приказывал проводник, стало быть, мне пришлось повиноваться, и я остался в седле. Но и сегодня еще, спустя многие годы, я с дрожью вспоминаю те десять минут, что последовали за распоряжением проводника: всего лишь десять минут, но они показались целой вечностью.

Мы достигли того места, где чередовались низины и холмы. Волнообразные поднятия состояли, правда, из твердой, прочной соли, но в понижениях была тягучая, кашицеобразная масса, где лишь местами попадались отдельные узкие островки, по которым и человек, и животное только с величайшей осторожностью и величайшим риском могли пройти. И при этом вода доходила мне до бедер, хотя я сидел в седле. Следовательно, места, по которым можно было пройти, надо было сначала найти под водой. Самое худшее заключалось в том, что проводник, а также животные должны были сначала найти, а потом проверить опору, прежде чем перенести на нее весь свой вес, да еще эта опора была такой обманчивой, предательской, мимолетной, что нельзя было ни мгновения промедлить, если только не задаваться целью утонуть. Это был ужасный путь.

И вот мы добрались до места, не обещавшего на протяжении добрых двадцати метров ни единого сантиметра широкой, сколько-нибудь надежной тропы.

— Сиди, внимание! Мы здесь можем погибнуть! — крикнул проводник.

Продолжая нащупывать почву и оборотив лицо к восходу, он вслух прочитал священную Фатиху [31]: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Хвала Аллаху, господу миров, милостивому, милосердному, царю в день суда! Тебе мы поклянемся и просим помощь! Веди нас по дороге прямой, по дороге тех, которых Ты облагодетельствовал, — не тех, которые…»

Позади меня Халеф тоже читал молитву; но внезапно оба одновременно онемели: из-за ближайшей гряды холмов раздался выстрел. Проводник вскинул обе руки, издал странный крик, оступился и в следующее мгновение исчез под соляной коркой, которая сейчас же снова сомкнулась над ним.